На пути к Полтаве
Шрифт:
Упрекал ли себя Петр в собственной близорукости? Несомненно. По тому, как в последующем он болезненно реагировал на всякое упоминание о Мазепе и без устали требовал его пленения, чувствуется, что собственная промашка, и даже не промашка — ослепление сильно уязвило его. Причем это был не первый случай в его жизни. Так, под Нарвой к шведам бежал его любимец, капитан Ян Гуммерт. Петр долго приходил в себя, затем распорядился перед домом предателя в Москве повесить куклу, изображающую лифляндца. Получилось, что невольно устроил генеральную репетицию позорной «казни» Мазепы, хотя, конечно, масштабы произошедшего в 1700-м и 1708 годах несопоставимы.
Растерянность по поводу бегства гетмана не помешала молниеносно отреагировать на его поступок. Если измена Мазепы может принести большой ущерб, то необходимо свести его до минимума. И главное здесь — Батурин с его складами продовольствия и огневых припасов. Захват его шведами равносилен если не краху, то сотрясающему
Операция была поручена Меншикову. Александр Данилович не мешкал. 2 ноября после двухчасового боя замок был взят. Помогла помощь одного из сотников Прилуцкого полка, И. Носа, указавшего на тайную калитку в ограде замка. Пробравшиеся через нее солдаты ударили в тыл сердюкам. Батурин пал. Поскольку после его взятия сохранилась угроза захвата замка шведами, было принято решение придать огню все запасы, накопленные с таким тщанием хозяйственным Мазепой. Карлу и Мазепе должен был достаться не замок с припасами, а пепел и руины.
Меншиков придал акции устрашающий характер — захват крепости сопровождался поголовным избиением не только защитников, но и мирного населения. Петр одобрил действия Светлейшего. И хотя в те времена не было сформулировано понятие военного преступления, истребление мирных жителей именно таковым и было. Несомненно, карательная акция должна была напугать казаков и заставить их отступиться от своего гетмана. «Батурин в знак изменникам (понеже боронились) другим на приклад сжечь весь», — писал царь. Но дело здесь не просто в ненависти к Мазепе. Так в те времена было принято поступать, нейтрализуя пагубные последствия измен подобного масштаба. Мазепа принял это сразу — а что иное ему следовало ожидать? — выдвинув довод, который в последующем станут тиражировать некоторые историки для оправдания равнодушия украинского народа к судьбе гетмана и его варианту «незалежности». Сраженный известием о разорении «столицы», Мазепа признался Орлику: «Злые и несчастливые наши початки! Знатно, что бог не благословит моего намеренья». После этого горького признания последовало важное добавление: «В нынешнем нашем несчастном состоянии все дела иначе пойдут, и Украина, Батурином устрашенная, боятися будет едно с нами держаться».
Казаки, и правда, в общей массе не поддержали Мазепу. Тем не менее судьба Батурина вряд ли устрашила бы тех, кто всем сердцем сочувствовал замыслам гетмана. Напротив, расправа должна была породить взрыв народного возмущения. Но этого не случилось. Последующее «малолюдство» Мазепы — следствие не страха перед московскими полками и не «батуринского устрашения», а неприятия народом Украины пути к «освобождению», который им предложил Мазепа. По-видимому, прав украинский историк Д. И. Яворницкий, автор капитального труда по истории Запорожской Сечи, что «идеалом простой казацкой массы было сохранить вольность предков, но под верховенством „доброго и чадолюбивого монарха российского“».
В новейшей украинской историографии «батуринское устрашение» вместе с жесточайшим разорением ряда городков, занятых запорожцами и сторонниками Мазепы, трактуется чуть ли не как свидетельство геноцида в отношении украинцев. Едва ли стоит спорить с подобными высказываниями, сделанными в духе трактовки рядом политиков «голодомора» 1930-х годов. Сколь ни печальна эта страница в русско-украинской истории, украинское казачество и селянство участием в войне со шведами дали исчерпывающий ответ на вопрос о своих приоритетах и предпочтениях. Недоумение вызывает выборочный характер обвинения в небывалой жестокости только одной — русской — стороны. При этом как-то забывается об аналогичных расправах союзника Мазепы, шведов, которые без всякого суда и следствия вешали и насаживали на штыки сначала польских, затем белорусских, великорусских, а позднее и украинских крестьян, заподозренных в нелояльности к незваным пришельцам. Царь Петр, убедившись, что малороссийские подданные не изменили, скоро опомнился и под страхом смерти запретил насилия и грабежи; шведы, напротив, столкнувшись вместо повиновения с сопротивлением, обрушились на население с репрессиями. Так что тезис о «лояльности» и «толерантности» шведов к местному населению, как к подданным союзного правителя, плохо согласуется с фактами. Пастор Даниэль Крман, отправленный «послом» от словацкой евангелической церкви к общему защитнику веры Карлу XII, писал, что король «села и города приказал разорять, а хаты сжигать. Где находил жителей, там убивал их…». Приказ короля выполнялся неукоснительно. Некто полковник Функ, удостоенный чести попасть в летопись похода, в одном только городке Терее перебил больше тысячи человек; он же испепелил несколько деревень и «велел перебить всех, кто повстречался, чтобы внушить страх другим».
Состоявшаяся в начале ноября в Глухове рада лишила Мазепу гетманства. Устроители не отказались от символического жеста — на эшафоте была повешена кукла изменника, с которой предварительно Меншиков и Головкин сорвали ленту ордена Андрея Первозванного. 8 ноября был избран новый гетман, стародубский полковник Иван Ильич Скоропадский. На него указал сам царь.
12 ноября в Троицкой церкви новый гетман принес присягу. Тогда же в церквях провозгласили анафему Мазепе, попавшему в одну «компанию» с Григорием Отрепьевым и Степаном Разиным.
Конец 1708-го — начало 1709 года прошли в «войне универсалов». По всей Левобережной Украине расходились гетманские и королевские обращения с призывами последовать за «ясновельможным гетманом Мазепой» и отложиться от царя. Мазепа особенно муссировал тему разорения и «московской тирании», напирал на непобедимость и благородство шведов. Универсалам противостояли царские указы с разоблачением изменнических замыслов Мазепы, вознамерившего «Малороссийскую землю поработить по-прежнему под владенье польское». Петр не лукавил. Может быть, Мазепа и не против был объявить своим «потентантом» шведского короля, но к этому, похоже, не стремился сам Карл. В силу ничтожной помощи, полученной от гетмана, для него куда важнее было подкрепить авторитет своего ставленника Станислава Лещинского. А что в глазах переменчивых, но алчных подданных Лещинского могло бы возвысить нового польского короля, как не возвращение в объятия Речи Посполитой Украины со всеми ее «маетностями» и «селянством»?
Гетман, памятуя о жгучей ненависти казачества к «панам», старательно скрывал свои связи со Станиславом Лещинским. Но, видно, если не везет, то не везет во всем. Авторитету Мазепе в глазах казачества чрезвычайно повредило перехваченное письмо к польскому правителю. Петр не отказал себе в удовольствии сделать его текст всеобщим достоянием. В письме Мазепа именовал себя не иначе как верным подданным и слугою Станислава Лещинского и призывал его спешить с войском на Украину на помощь шведскому короля. Особенно резало ухо простым казакам утверждение гетмана об Украине, бывшей издавна «достоянием отцов и дедов польских королей». После такого трудно было поверить в искренность заявлений Яна Мазепы — так на польский лад новый подданный подписал свое послание, — будто бы он всерьез вознамерился добиться для Отчизны свободы и независимости. «…И для того указал царское величество во обличении того его злого умысла о запродании малороссийского народа под иго польское. Выдать ко всему малороссийскому народу, дабы ведали, что он изменник неправо в универсалах своих с клятвою писал, обнадеживая будто для пользы и вольностей малороссийского народа он ту измену учинил», — объявлено было по этому поводу в царском указе.
В этой нешуточной пропагандистской войне царские указы теснили гетманские универсалы. Многие казаки, первоначально принявшие сторону Мазепы, стали переезжать назад. Петр подхлестнул эти переезды — в ноябре появились указы, объявлявшие амнистию тем, кто «изменою вора Мазепы заведены были в неприятельские руки». Сам проступок прощался при условии полного раскаяния и возвращения в царское подданство. С той поры бегство из стана Мазепы случалось ежедневно. Свою роль сыграли и жесткие меры против насилия и мародерства. Собственно, о преследовании мародеров было объявлено еще до бегства Мазепы. Поступок гетмана породил кое у кого соблазн безнаказанно поквитаться с «изменниками» — малороссийскими подданными. Петр резко отреагировал на подобные настроения. Примеры не заставили себя ждать. В январе 1709 года было проведено расследование о грабежах и поджогах в Ромнах, учиненных пьяными солдатами и офицерами генерала Алларта. Розыск окончился суровым приговором — виновных приказано было «казнить смертию в страх другим». И это — на фоне политики Мазепы, который должен был согласиться на реквизиции шведами продовольствия в украинских селах. Стоит ли удивляться реакции населения, которое в конце концов отказалось признать в беглом гетмане и в шведском короле своих избавителей от «царского гнета».
Осень 1708-го — зима 1709 года стали для шведов месяцами несбывшихся надежд и разочарований. Вот их перечень: надеялись на Левенгаупта, но он явился из-под Лесной лишь с частью корпуса и без обоза; Мазепа сулил золотые горы, но на поверку они оказались пустыми обещаниями — Украина не поднялась против царя, с гетманом явилось совсем немного казаков; ждали появления Крассау и Станислава Лещинского, но генерал с королем крепко застряли где-то на болотистых берегах реки Сан в Западной Польше; больше того, Крассау вскоре отведет свой корпус в Померанию для защиты шведских территорий; наконец, надеялись на татар и турок, но те рвать мир с Россией пока не спешили: расчет был прост — пускай неверные истребляют друг друга, а там видно будет. При этом шведы оказывались заложниками собственного имиджа. Их репутация была столь высока, что при дворе султана ждали победных реляций от Карла XII, а не наоборот. Более воинственно был настроен крымский хан. Но и его удерживал от выступления категорический запрет султана.