На пятьдесят оттенков темнее
Шрифт:
Он нежно целует мои пальцы. Прикосновение губ к моей коже резонансом отзывается по всему телу.
У входа в ресторан нас ждет «Ауди». Кристиан открывает для меня дверцу. Я сажусь на мягкое замшевое сиденье. Он делает знак Тейлору, тот выходит из машины, и они что-то кратко обсуждают. Вещь необычная для них. Любопытно, о чем они говорят? Через пару минут оба садятся в машину. Я кошусь на Кристиана, а тот с бесстрастным видом смотрит куда-то вперед.
Позволяю себе на краткий миг рассмотреть его профиль: прямой нос, полные, четко очерченные губы, восхитительно
Салон наполняет нежная музыка, какое-то замечательное оркестровое произведение, которое я не знаю. Тейлор встраивается в поток машин и берет курс на I-5 и Сиэтл.
Кристиан поворачивает голову.
– Как я уже сказал, Анастейша, у меня есть предложение.
Я нервно гляжу на водителя.
– Тейлор нас не слышит, – заверяет меня Кристиан.
– Как это?
– Тейлор, – зовет Кристиан. Тейлор не реагирует. Он окликает его снова, опять без ответа. Кристиан наклоняется и хлопает его по плечу. Тейлор снимает наушники, которые я не заметила.
– Да, сэр?
– Спасибо, Тейлор. Все в порядке, слушай дальше.
– Да, сэр.
– Теперь довольна? Он слушает музыку. Пуччини. Забудь о его присутствии. Я забыл.
– Ты нарочно попросил его это сделать?
– Да.
А-а…
– Ладно, так твое предложение?
Внезапно Кристиан принимает решительный и деловой вид. Ой, мама, оказывается, мы обсуждаем сделку. Я внимательно слушаю.
– Позволь мне сначала тебя спросить: ты предпочитаешь правильный, «ванильный» секс? Без всякой эксцентрики?
У меня отвисает челюсть.
– Эксцентрики? – пищу я.
– Эксцентрики, со всякой хренотенью.
– Не верю своим ушам, неужели это говоришь ты?
– Да, я. Ответь мне, – спокойно требует он.
Я краснею. Моя внутренняя богиня стоит на коленях и молит меня согласиться.
– Мне нравится твоя эксцентричная хренотень, – шепчу я.
– Так я и думал. Тогда что же тебе не нравится?
«Что я не могу касаться тебя, что ты наслаждаешься моей болью, не нравится ремень…»
– Мне не нравится угроза жестокого и необычного наказания.
– Ты о чем?
– Меня жутко пугают хлысты и плетки в твоей игровой комнате. Мне не хочется, чтобы ты опробовал их на мне.
– Ладно, договорились: никаких плеток и хлыстов, а также бондажа, – сардонически говорит он.
Я озадаченно смотрю на него.
– Ты пытаешься заново определить жесткие рамки?
– Не совсем. Я просто пытаюсь понять, что тебе нравится, а что нет.
– Самое главное, Кристиан, мне трудно примириться с тем, что ты с удовольствием причиняешь мне боль. А еще мысль о том, что ты будешь это делать, потому что я выйду за какую-то условную случайную черту.
– Но она не случайная; правила у нас записаны.
– Мне не нужен набор правил.
– Вообще? Никаких?
– Никаких.
Я решительно качаю головой, но в душе побаиваюсь. Как он отнесется к моим словам?
– А если я тебя отшлепаю? Не будешь возражать?
– Чем отшлепаешь?
– Вот чем. – Он подносит к моему лицу
– Пожалуй, не буду, – неуверенно отвечаю я. – Особенно, если с теми серебряными шариками…
Слава богу, темно. Мои щеки пылают, пропадает голос, когда я вспоминаю ту ночь… Да, я хочу, хочу, чтобы она повторилась.
– Что ж, тогда было забавно, – ухмыляется он.
– Тогда было хорошо, – лепечу я.
– Так ты можешь вытерпеть чуточку боли?
Я пожимаю плечами.
– Да, пожалуй.
Ох, куда он зайдет с этим? Мой уровень тревоги взлетает на несколько баллов по шкале Рихтера.
Он в задумчивости трет подбородок.
– Анастейша, я хочу начать все сначала. Остановимся пока на ванильных радостях. Может быть, потом, если ты начнешь больше мне доверять, мы научимся быть честными друг с другом. Тогда мы выйдем на более высокий уровень общения, шагнем вперед и станем делать кое-какие вещи, которые нравятся мне.
Я озадаченно гляжу на него, и в моей голове пусто, отсутствуют абсолютно все мысли – как компьютерный пипец… Потом понимаю: он волнуется, но я почему-то больше не вижу его отчетливо, словно нас окутала орегонская мгла. Наконец, до меня доходит, что так оно и есть.
Он хочет света, ясности? Но разве мне нравится тьма? Смотря какая и где. В памяти опять всплывают непрошеные воспоминания о Томасе Таллисе.
– Как же наказания?
– Никаких наказаний. – Он кивает как бы в подтверждение своих слов и еще раз повторяет: – Никаких.
– А правила?
– Никаких правил.
– Вообще никаких? Но тебе ведь нужны правила.
– Ты нужна мне еще больше, чем они, Анастейша. Последние дни показались мне адом. Моя интуиция, мой здравый смысл убеждали меня, что я должен тебя отпустить, что я не заслуживаю твоего внимания. Те снимки, которые сделал парень… Мне стало ясно, какой он тебя видит. Ты выглядишь на них беззаботной и красивой. Ты и сейчас красивая, но я вижу твою боль. Мне грустно сознавать, что я стал виновником этой боли… Да, я эгоист. Я захотел тебя мгновенно, в тот момент, когда ты рухнула на пороге моего кабинета. Ты необыкновенная, честная, добрая, сильная, остроумная, соблазнительно невинная; твои достоинства можно перечислять бесконечно. Я обожаю тебя. Хочу тебя, и мысль о том, что ты будешь с кем-то другим, словно нож ранит мою темную душу.
У меня пересохли губы. Мама родная! Если это не признание в любви, тогда что же? И плотину прорвало – из меня полились слова.
– Кристиан, почему ты считаешь, что у тебя темная душа? Я никогда бы не сказала. Печальная, да, возможно… но ты хороший! Я вижу это… ты великодушный, щедрый, добрый, и ты мне никогда не лгал. А я и не очень сильно страдала в тот раз от боли. Просто минувшая суббота стала для меня шоком. Или пробуждением, моментом истины. Я поняла, что ты щадил меня, что я не смогла быть такой, какой ты хотел меня видеть. Потом я ушла и вскоре осознала, что физическая боль, которую ты мне причинил, не идет ни в какое сравнение с болью потери, если мы расстанемся. Я хочу тебе нравиться, но это трудно.