На «Ра» через Атлантику
Шрифт:
Выяснилось, во-первых, что мы меньше, чем в прошлом году, стремимся к общению. Зачем оно нам? Разве и без того каждый о каждом не знает уже все-все?
Во-вторых, обнаружилось, что мы перестали друг друга стесняться. Разгуливаем, фигурально говоря, в неглиже, не боимся ненароком задеть собеседника словом или жестом, откровенность наших реплик иногда чрезмерна и граничит с бестактностью.
И, наконец, в-третьих, открылось, что, как ни парадоксально, нам служат не всегда полезную службу воспоминания о «Ра-1».
«Ра-1» был нашим черновиком, и теперь мы словно переписывали черновик набело, с огромным
У одного не шло из головы, что в прошлом году его слишком много со всех сторон воспитывали, и он, вероятно, поклялся себе, что впредь этого не допустит, и в штыки встречал любой совет.
Другой считал, что на «Ра-1» он был чересчур безотказен и покладист, и настроился этой ошибки не повторить.
Третий полагал, что за свои идеи достоин большего уважения, чем до сих пор ему оказывалось, и то вставал в позу обиженного, то лихорадочно распоряжался, то сетовал и грустил.
Я… — но обо мне пусть скажет кто-нибудь другой. Я тоже не без греха. И не раз на «Ра-2» казнился мысленно: «Так в прошлом году ты бы не поступил».
Наблюдалось, впрочем, и обратное. Благоприятно изменился Норман. Он оставил менторский тон, и сразу работать с ним стало легко, и хотя он по-прежнему произносил сентенции, они уже не раздражали, ибо не вызывало сомнения, что делается это из самых добрых чувств.
Да, дважды в одну и ту же реку, то бишь, в океан, не войдешь. Вода другая, и ты другой, с этой точки зрения дубль, который пришлось нам делать, явился для психологов неожиданным подарком. Возник особо выгодный случай подглядеть динамику совместимости!
Как бы тщательно ни подбирать, допустим, космонавтов для совместного полета, сколько бы вариантов их группового поведения ни просчитать загодя на ЭВМ, — все равно, пока повторно не обследуешь их на финише, считай, что ничего не предусмотрел. Да и финиш — значит ли он, что под проблемой подведена окончательная черта? Человеческий организм не всегда мгновенно реагирует на происшедшее. Реакция зреет, зреет — и вдруг качественный скачок, взрыв, с опозданием на месяцы и годы! Гипертония! Невроз!
Вероятно такое? Увы, вероятно.
Что предпринимать, чтобы такого не случилось?
Пользоваться всякой возможностью, чтобы изучить не результат, а процесс. Не только действие, но и преддействие, и последействие — лишь тогда точно определится, к примеру, кто больше вредит себе — вспыльчивый или сверхсдержанный, от чего больше проку группе — от шумных «идей» или от молчаливого несогласия.
Скажете: это прописи. Этому в школе учат. Эмоции, загоняемые вглубь, вредны; упрек молчанием более тягостен, чем открытое выяснение отношений, —
Верно! Все верно!
А на сколько процентов верно — на девяносто или на семьдесят пять?
И для каждого ли характера верно одинаково?
И для каждого ли сочетания характеров?
И при каких коллизиях?
И для каких сроков?
Мы еще слишком мало знаем, что приобретаем и чем рискуем в общении…
В прошлом плавании
Роли остались прежними, однако рисунок их обнаружил тягу к изменению.
Общительный, жизнерадостный, судя по тестам «Ра-1», прекрасно чувствующий себя в коллективе человек по тестам «Ра-2» выглядит несколько замкнутым и настороженным, вечно готовым к защите, причем показательно, что на многие пункты опросника он не дал нынче однозначных ответов.
Наш лидер минувшим летом был то что называют нормостеник — все личностные качества в «золотой середине». Теперь он тоже слегка умерил контактность, стал более замкнутым по сравнению с самим собой прежним — глядя на розенцвейговские картинки, он в основном отшучивается, но именно это отшучиванье свидетельствует о том, что он желал бы скрыть: налицо фрустрационная загруженность, беспокоит Тура океан, беспокоит корабль, беспокоим мы.
Среди его ответов тоже нынче многовато неопределенных: ни да, ни нет, надоело, неохота, и шли бы вы, психологи, со своими опросниками куда подальше.
Разумеется, он не произносит этого вслух; напротив, он подчеркнуто вежлив и деликатен, хотя заметно, чего ему стоит порой не дать волю нервам и не сорваться.
А вообще мы теперь срываемся чаще и по более пустяковым поводам, чем на «Ра-1».
В первом плавании взаимное недовольство вспыхивало сперва исключительно по «производственным» мотивам: не за ту веревку тянул, не туда поворачивал весло, не так бросал плавучий якорь.
Помню, как рассердился Норман, когда я наладил треугольный парус, нацепил его на штаг всеми петельками, разобрал фалы и, ужасно гордый собой, скомандовал поднимать, и вдруг открылось, что парус прикреплен вверх ногами!
Норману трудно было поставить себя на наше место, понять нашу неумелость, нашу скованность в непривычной обстановке, и он не давал нам спуску; властный его голос звучал на «Ра-1» чуть чаще, чем требовалось. Еще нужно учесть, что Норман при старте был болен, отдавал приказы из спального мешка, и от сознания собственной беспомощности ему постоянно чудилось, что его распоряжения выполняются недостаточно четко и быстро.
Позже мы — неумехи — поосвоились, приобрели некоторую сноровку, и причины неурядиц должны были бы исчезнуть. Но не тут-то было. Чем дальше, тем неуклоннее «горячие точки» перемещались из производственной сферы в бытовую, житейскую: спутник не устраивал не столько тем, как работает, сколько тем вообще, что он не таков, каким ты желал бы его возле себя иметь.
Характерен пример с Абдуллой. В его адрес у меня в дневнике немало высказываний, суть которых в одном: Абдулла моется пресной водой, и это безобразие. Почему, собственно, безобразие? Воды на борту (первое плавание!!!) вдоволь, контроля за ее потреблением нет. А вот как это так, я обхожусь соленой, Абдулла же привередничает — чем он лучше других? Тем, что мусульманин? Коран ему не велит? Подумаешь, как говорил в «Золотом теленке» камергер Никита Пряхин: «У всех коран!»