На росстанях
Шрифт:
"А здесь, наверно, весной красиво", — подумал Лобанович.
Дядька Ничыпар Кудрик повернул лошаденку влево и спустя минуту или две остановился перед высоким школьным крыльцом.
Не вылезая из саней, Лобанович достал из кармана четыре рубля — три по уговору и рубль, надбавленный за старание дядьки Ничыпара.
Подводчик снял шапку, поблагодарил учителя.
— Если понадобится подвода, то накажите мне. Живу я на том конце села, первая хата за домом батюшки.
На школьном крыльце они простились.
Дверь
Класс был пустой и холодный. Давно не беленные стены носили на себе следы разных повреждений. Штукатурка во многих местах была отбита, из-под нее светились белые квадраты дранки. Географические карты висели где попало и как попало. Карта Европы, потеряв равновесие, наклонилась одним своим краем к самому полу, который напоминал лицо человека, безжалостно изрытое оспой. На полу лежал неровный слой засохшей грязи, принесенной сюда ученическими лаптями, как видно, еще осенью.
Лобанович укоризненно покачал головой и вышел из класса. Напротив классной двери была другая, также незапертая дверь — в учительскую квартиру. Лобанович открыл ее, внес свои чемоданчики и остановился возле порога. Дощатая перегородка разделяла квартиру на две довольно просторные комнатки. В противоположном конце первой из них, напротив двери, стоял стол без скатерти, такой же убогий и неприглядный, как и сама эта комната. На столе и под столом валялись крошки, огрызки селедок, корки хлеба и пробки от бутылок. Две пустые бутылки из-под водки сиротливо ютились в уголке за столом. Некрашеный, давно не мытый пол был весь в пятнах и носил на себе следы разной дряни.
"Куда же я попал?" — мысленно спросил себя Лобанович.
Он подошел к перегородке и толкнул дверь — она с шумом раскрылась. Лобанович увидел деревянную кровать, на которой лежал человек, накрытый с головой дерюгами. Стук распахнутой двери потревожил сон лежащего человека. Он зашевелился, из-под дерюги показалась взлохмаченная черноволосая голова. Лобанович сразу узнал, кому она принадлежит: на кровати лежал местный учитель с громкой фамилией на дворянский лад — Сретун-Сурчик! Он годом раньше Лобановича окончил учительскую семинарию.
Лобанович не думал и не гадал встретиться с ним здесь и быть назначенным на его место. Сретун-Сурчик открыл заспанные глаза, удивленно посмотрел на Лобановича и, узнав его, виновато улыбнулся.
— Ах ты лежебока! — весело крикнул Лобанович, схватил Сретун-Сурчика под мышки, стащил с кровати и поставил на длинные, тонкие ноги.
Хозяин не захотел спасовать перед своим гостем, и они схватились бороться — Сретун-Сурчик в одном белье, Лобанович в зимнем пальто. Гость ловко оторвал
— Ты что же это валяешься до такого часа? Пора вставать, да и школу пора освобождать, не то она вся грязью зарастет, — проговорил Лобанович.
— Смотри какой ревизор нашелся! — отозвался Сретун-Сурчик.
— Ревизор не ревизор, а учитель этой школы теперь я.
— Ну, ты еще обожди, — возразил Сретун-Сурчик. — Сход заявление послал в дирекцию, чтобы меня оставили в Верхани.
Лобанович поглядел на него и засмеялся.
— Жди, тетка, Петра — будешь сыр есть! — И спросил: — За что переводят? В крамольники попал?
— Ну, не без этого! — гордо подтвердил Сретун-Сурчик.
— Ну, так вот что я тебе скажу: не тешь себя, хлопче, напрасными надеждами, а лучше потихоньку бери шапку в охапку и выбирайся. Или ты думаешь, мне мила твоя школа? Если бы это от меня зависело, я тебя и твою школу за десять верст обошел бы. К сожалению, она сейчас моя.
Сретун-Сурчик почувствовал истину в словах Лобановича.
— Да, уж правду сказать, я и проводы вчера устроил. Но все же с нагретым уголком жалко расставаться.
— У кого из нас не было нагретого уголка? — сказал Лобанович. — Ну что ж, будем нагревать новые. Но скажи ты мне: почему у тебя школа такая запущенная? Что-то не видно, чтобы ты ее согрел.
— Революция, брат, — сказал Сретун-Сурчик и махнул рукой.
Он начал выбираться из своего логова и приводить себя в порядок. Лобанович смотрел на него и посмеивался.
— Революция, говоришь? — проговорил он. — Правда, революция сокрушает и сметает все на своем пути, но это не значит, что вокруг нас должны быть грязь и мусор.
Скрипнула дверь, и в квартиру вошел невысокий, слегка рябоватый молодой человек. На его губах, прикрытых рыжеватыми усиками и немного вздернутых к носу, засветилась улыбка. Это был Антипик, другой учитель верханской школы. Говорил он немного в нос. Во время разговора язык его как бы цеплялся за что-то во рту и порой прищелкивал. Если люди придумали, хоть и не точно, как передать на бумаге тот звук, которым человек останавливает лошадь, то гораздо труднее записать прищелкивание языка Ивана Антипика.
"Близкими друзьями с ним не будем", — подумал Лобанович после первого же знакомства с Антипиком. Из разговора с ним Лобанович узнал, что занятия с двумя младшими группами Антипик начал только после зимнего перерыва. Что же касается учеников старшей группы, с которыми занимался Сретун-Сурчик, все они, как сообщил Антипик, убеждены, что в этом году никто из них не будет представлен к выпускным экзаменам.
На другой день Сретун-Сурчик выехал в свою новую школу.