На росстанях
Шрифт:
— Хочу после себя вам память оставить.
— А разве вы умирать собираетесь? — засмеялась Ядвися.
— Я уже умер, — трагически проговорил Лобанович.
— Так это вас хоронить здесь будут? — шутила она. — Может, побежать позвать баб, чтобы поплакали по вас?
— А вы разве не заплачете обо мне?
— Так вы же все равно слышать не будете.
— Ах, простите! — спохватился Лобанович. — Очень благодарю вас за букетик и за те цветочки, что через форточку влетели.
Ядвися притворилась весьма удивленной, будто ничего не
— Какой букетик?
— Тот самый, который вы на стол положили.
— Ваша бабка лгунья, и сами вы лгун, — запротестовала Ядвися. — Больше никогда к ней не пойду, и в вашу кухню не ступит моя нога…
— И в мою форточку не полетит ни один цветок?
Ядвися повернулась и бегом бросилась в свой двор, потом остановилась и снова подошла к Лобановичу.
— Слушайте, вы брали книгу, что лежала раскрытой у вас на столе?
— Нет, не брал.
— Вы не обманываете?
— Я, кажется, никому еще в форточку не бросал цветов, чтобы мне обманывать.
Ядвися почему-то засмеялась, ни капельки не обидевшись.
— Хотите, пойдем сегодня гулять?
— Пойдем, пойдем! — подхватил учитель. — Вы, может, не поверите, но у меня, честное слово, была та же самая мысль, только я не отважился предложить вам.
— Тогда заходите к нам.
— Обязательно! С великим удовольствием!
Она снова помчалась в свой двор. Дети шумели, гомонили, спорили, хвалили свои и хаяли чужие ямки.
Лобанович стоял счастливый, о чем-то думал, и едва приметная веселая улыбка блуждала у него в глазах и на губах.
"Почему она спросила про книгу? — подумал Лобанович. — Не положила ли она что-нибудь в нее?"
А тем временем Ядвися, крадучись, с другого хода, пробиралась в квартиру учителя, чтобы тайком вынуть из книги бумажку, на которой она написала вчера: "Милый-дурень", — чего Лобанович не заметил,
XXX
Заперев дверь кухни со двора, Лобанович быстро побежал в свою квартиру другим ходом — через классную комнату. Тихонько ступая, подошел он к двери и только прикоснулся к ней рукой, как в то же мгновение панна Ядвися пулей метнулась в кухню, чтобы выскочить во двор. Но дверь не открывалась. Оглянулась — на пороге стоял учитель.
Ах, попалась пташка, стой, Не уйдешь из сети! Не расстанемся с тобой Ни за что на свете! —спокойно декламировал Лобанович, не сводя с Ядвиси глаз, любуясь ею, радостно улыбаясь.
Она и в самом деле выглядела как пойманная пташка. Удивление, испуг, какая-то виноватая улыбка мелькнули на ее лице. Круглые темные глаза смотрели то на дверь, то на учителя. Одна рука ее была сжата, — верно, там была та записочка с двумя словами.
— Зачем вы заперли эту дверь? — с невинным
— Для того чтобы те самые ножки, которые пришли сюда через школу, не вышли через кухню.
Лобанович подошел к ней совсем близко. Она беспокойно задвигалась.
— Пустите меня!
— Вы моя гостья и пленница. Ни одному охотнику на свете не случалось поймать такую славную дикую козочку, как мне сегодня. Дайте же мне хоть наглядеться на нее!
— Ну, в следующий раз вы не поймаете меня.
— А зачем мне ловить, если я уже поймал?
Она вдруг бросилась ему под руку, чтобы убежать. Но он крепко схватил ее под мышки и не пускал.
— Что вы делаете? — гневно проговорила она. — Не смейте прикасаться ко мне!..
— Вы же сами бросились мне на руки, — сказал учитель и почувствовал, как взбунтовалась в нем кровь.
Он держал ее теперь только за руку. Она снова стала вырываться. Темно-русые волосы рассыпались по ее плечам пышными, волнистыми прядями.
— Нет, милая пленница, ничего не выйдет, не пущу!
С распущенными волосами, с пылающими щечками, она была необычайно красива, и учитель не мог оторвать от нее глаз.
— Ну, послушайте, — просительным тоном проговорила она, — я никак не ожидала, что вы будете меня мучить!
— А вы меня не мучите? — спросил он и глянул ей в глаза. — Выкуп дайте, тогда я отпущу вас.
— Мне нечем платить, — сказала она, одной рукой стараясь поправить свои волосы.
Учитель нарочно снова разбросал их.
— Ах, отстаньте вы!
— Нет, не отстану. Если бы вы знали, какая вы красивая с распущенными волосами, вы всегда ходили бы так.
— У моей мамы тоже были роскошные волосы, но доля ее была несчастливая, — печально проговорила она.
Лобановичу стало жалко ее. Он выпустил ее руку и заглянул ей в глаза.
— Бедная вы, милая, хорошая, славная Ядвисечка!
— У-у, все вы такие ироды, тираны! — с какой-то ненавистью проговорила она.
Лобанович хотел ответить, что она ошибается, но не успел. Девушка внезапно обхватила руками его щеки и, приблизив к себе его голову, поцеловала, а затем с силой оттолкнула его и бросилась за дверь. А он, словно опаленный молнией, стоял несколько мгновений неподвижно. Потом, как дикий зверь, бросился догонять ее. Она же стояла на пороге, держась за щеколду, и была совершенно спокойна.
— Если вы осмелитесь поцеловать меня, клянусь памятью матери, я брошусь под поезд! — И ее темные, глубокие глаза блеснули искрами гнева.
— Милая, родная Ядвисечка! Нет, нет, не буду… А погулять мы пойдем?
— Дурень! — проговорила она.
Потом вскинула на него свои добрые, чистые глаза, улыбнулась и исчезла за дверью, держа в руке узенькую бумажку.
Лобанович возвратился в комнату. Его руки и ноги дрожали. Он присел возле стола на край дивана и сидел, не думая ни о чем. Затем встал, шатаясь пошел в кухню, выпил воды. Внутри у него все кипело от счастья и радости.