На рубежах южных
Шрифт:
Прожил Дикой в бедности, оставив после себя хату пустую да сына. Отсюда и пошёл род Дикунов.
— Нет, Аннушка, бежать-то некуда. Кто нас ждёт на чужбине?
Из хаты вышла Евдокия. Вглядываясь в потёмки, позвала Анну.
В небольшой хате, перегороженной надвое турлучной перегородкой, помещается станичное правление. Первая комната — дежурка, во второй сидит атаман Баляба. Навалившись на стол, он разглядывает стоящего перед ним мужика средних лет, в лаптях, рваных холщовых штанах и выгоревшей рубахе навыпуск.
Мужик —
Степан Матвеевич цедит сквозь зубы:
— Так, стало быть, к войску приписаться желание имеешь?
— Уже так, к вашей милости, — мужик кривит рот в просящей улыбке.
Атаман сонно зевает. Ему не хочется разговаривать. Он поворачивает голову и долго смотрит в окно. На плацу казачата гарцуют на хворостинках. Вот один из них, прогалопировав к правлению, присел, по большой надобности, у самого порожка.
Степан Матвеевич вскочил, высунулся до половины из окна, разгневанно закричал:
— Геть, вражененок!
Казачонок кинулся наутёк.
— Ишь, голодранец, плац запоганивает, — снова усаживаясь на лавку, бурчит атаман.
Мужик переминается с ноги на ногу, мнёт шапку.
— Так с какой же губернии будешь? — зевнув, продолжает допрос Баляба.
– — Рязанские мы.
— Ишь ты, — Степан Матвеевич чешет затылок. — Издалека, стало быть. А зовут-то как?
— Митрий.
— Митрий? — — лениво переспрашивает атаман и, оглядывая мужика, думает:
«С Федькой треба разделаться. Хай на кордон идёт. А этого, пришлого, можно к себе взять. Дарма работать будет».
— Ну что ж, — с деланным добродушием говорит атаман. — Приписать мы тебя, стало быть, припишем. А жить у меня будешь. По хозяйству мне трошки пособишь…
— Премного вам благодарен…
Баляба снова зевает и, указывая на дверь, даёт понять, что разговор закончен.
«Чегой-то на сон клонит, к дождю, что ли? — думает Баляба, глядя вслед мужику. — Пойти отдохнуть?»
Выйдя из правления, Степан Матвеевич издали заметил Пелагею Дикуниху.
— Карга, — буркнул он, намереваясь перейти на противоположную сторону улицы. И вдруг передумав, окликнул:
— Эй, Пелагея, погоди трошки.
Из-под низко повязанного платка Дикуниха строго смотрела на атамана, поджав губы.
— Ты чего не заходишь? — приветливо спросил Баляба. — В нужде живёшь, может, и помог бы чем. Ведь ты для меня вроде сестры…
– — Спасибо на добром слове, — холодно поблагодарила Пелагея.
— Ну, смотри, твоё дело, раз не нуждаешься. — И уже отходя, бросил: — А Федьке скоро на кордон итить, хай собирается. И так засиделся, из казака в бабу переделался…
Солнце закатилось за дальним курганом. От Кубани потянуло прохладой. Во дворах гремели подойниками хозяйки, ревели призывно коровы. На окраине станицы перебрехивались собаки.
Перейдя улицу, атаман миновал хату кума Терентия Троня. Жадными глазами пробежал по его длинному сараю. Терентий выводил коней к колоде. Степан Матвеевич даже не заговорил с ним, отвернулся от зависти.
Терентий Тронь разбогател ещё в молодости. Рассказывали, что когда-то за Бугом,
Вернулся Тронь на Украину, а через год женился, купил пару лошадей, обзавёлся хозяйством и вскоре стал самым богатым.
Не доходя до своего двора, Баляба остановился у хаты вдовой казачки Лукерьи.
Оглянувшись, атаман открыл калитку, но тут его окликнула Евдокия. Только теперь Степан Матвеевич заметил выглядывавшую из-за плетня жену.
— Ах ты, беспутный, — напала она на него. — И далась вам эта Лушка! Вроде она мёдом мазанная, что вы к ней, как мухи, липнете.
Баляба почесал затылок.
— Ну, вражья баба! И чего лаешься? Что мне, стало быть, и глянуть нельзя? Я, может, за порядком доглядаю.
— У, глаза твои беспутные, в своём дворе за порядком бы доглядал!
Глава II
Где бурная Кубань изгибается дугой, у впадения в неё речушки Карасуна, в два года выросла казачья крепость Екатеринодар. За рекой, на левом берегу, — черкесская земля. Правый берег — русский, его стерегут черноморские казаки. Несут они пограничную службу от среднего течения реки, где у самого берега высится Александровское укрепление, до устья. Зорко стоят на страже казаки. На Елизаветинском, Ольгинском, Бугазском кордонах всегда готовы отразить нападение неприятеля конные казачьи сотни и отряды пластунов. В камышах, на звериных тропах, в густых кустарниках скрываются невидимые казачьи залоги. Придерживая коней, настороженно проезжают разъезды. Поперек сёдел у хмурых всадников пищали лежат. Чуть что — раздастся ли где выстрел или просигналят со сторожевой вышки, как казаки, гикнув, аллюром мчатся на выручку к товарищам.
Екатеринодарская крепость — центр Черноморского войска. Высокий земляной вал, опоясывающий её, порос колючим терновником. На валу пушки–единороги выставлены, дозорные ходят. В крепость один въезд — через обитые потускневшей медью ворота. Возле ворот караулка для пикета, рядом— приземистая пушка.
Вышел из караулки старший пикета хорунжий Никита Собакарь, лениво раскурил люльку.
Утомительно однообразно тянется в крепости время. Иной раз за целый день ни одного человека не увидишь. Кругом крепости старый дремучий лес шумит, тоску навевает. От болот смрадом тянет…
Нет, раньше у Собакаря служба веселее шла. Сколько помнил себя Никита, вся жизнь прошла в битвах и тревогах. И куда только не бросала его казацкая судьбина! Рубился с ляхами, плавал на быстрых чайках в туретчину, ходил с отрядами запорожцев на Балканы помогать единоверцам.
А новые места кубанские — коварные, обманчивые. То откуда-нибудь из чащобы прилетит неотвратимая черкесская пуля, то сломит казака болотная лихорадка. И ещё крепость строилась, а обочь неё уже кладбище раскинулось…