На рубеже двух эпох

Вениамин

Да, думаю, и сейчас эмигранты винят большевиков в давлении на Церковь, но если бы правые политики получили в свои руки власть, то они командовали бы ею без зазрения совести.

На дальнейших заседаниях собора они систематически и диктаторски проводили свои монархические идеи. Правда, большинство соборян были еще монархистами, но мы не хотели из собора делать политическое собрание. Однако правые продолжали давить, в первую очередь поставив вопрос о монархии, и непременно о династии Романовых. На этот последний пункт они особенно напирали. Напрасно более умеренные члены старались отвести вопрос, который мог бы расколоть наш собор, те большинством задавили и провели все свои, заранее ими предрешенные на частных собраниях, пункты.

Некоторые

из нашей умеренной стороны объясняли, что такое поведение наше за границей может угрожать Церкви в России, Правые были неумолимы: мы-де за них здесь должны говорить правду.

Так, под знаком политического насилия правых и прошел весь собор. Меньшинство, а из среднего духовенства большинство, подчинялось.

И только один из нас, русский профессор физики во Франкфуртском университете Февицкий, прекрасный христианин и настоящий ученый (после, в 1925-1926 годах, испанское правительство вызывало его в Барселону организовать физический факультет в университете, оттуда проездом он посетил меня в Париже

и говорил на тему необычной сжимаемости материи), не вынес этого насилия и подал просьбу о сложении своих полномочий. Но, конечно, председатель митрополит Антоний провел этот скандальный факт незаметно. Однако о нем потом узнали даже в Москве. Да будет помянуто добром имя этого человека, честного и достойного! Иногда и я жалел: почему не ушел сразу с этого обманного собрания...

Написали также обращение к генералу Врангелю и Белой армии; это было, естественно, поручено мне. Но правые не любили Врангеля, зная широту его воззрений, и потому провели этот вопрос с еле скрываемым недоброжелательством. А представитель генерала Врангеля, генерал Никольский (кажется, из жандармов), вопреки умеренному направлению своего начальника всецело подчинился захватнической воле правых. За это, как я слышал после, он получил выговор от Врангеля.

Видя во мне противника, вождь правых Марков-второй, Локоть и кто-то третий посетили меня специально, пытаясь привлечь на свою сторону. Разговор вели о монархии, я что-то возражал им спокойно, потом спросил их:

– Но ведь наследственный государь может оказаться и малоспособным?

– Да разве он будет править? Мы за ним будем стоять!

Я удивился такой политической развязности, а лучше сказать - наглости.

– Как?! Монархисты, вы можете такие вещи говорить про монархов?

Но им ничуть не было стыдно. И я еще больше оттолкнулся от них: какое лицемерие! Конечно, во всех постановлениях собора сквозила идея борьбы против большевиков.

Из политических вопросов затронули и социализм. На этом особенно настаивал я, наученый горьким опытом "белого движения". Но, к моему удивлению, эти политики совершенно не интересовались таким общим и важнейшим идеологическим вопросом исторического момента. И даже доселе не могу понять этого их равнодушия, хотя тот же проф. Локоть - раньше или после - выпустил брошюру под заглавием "Завоевание революции". Наскоро состряпали все же маленькую комиссию, и я предложил на собрании 7 или 8 пунктов против социализма. Они без интереса и обсуждения были приняты собором и напечатаны в протоколах. Насколько помню сейчас (все пишу по памяти, без документов), наши возражения против социализма покоились не на социально-экономической несостоятельности его, а на психологической трудности для эгоистического человечества провести его в жизнь, так как этим отнимается собственнический интерес, этот двигатель человеческой энергии. Но, разумеется, говорилось и о материалистической базе, и антирелигиозности его, и, кажется, уничтожении семьи... Уж не помню всего теперь.

Что касается чисто церковных наставлений, то в первую очередь было торжественно определено, что собор всецело подчиняется патриарху Тихону и ему будут направлены на утверждение постановления нашего собора. Но это потом оказалось великою ложью! "Карловчане" (так стали

звать последователей этого собора и приверженцев митрополита Антония и Карловацкого Синода) в следующем же году пошли открыто против Патриарха, о чем будет написано дальше.

Устроили Высшее Церковное Управление за границей, с участием никогда не приезжавшего на собрания из далеких Афин протоиерея Крахмалева и генерала Батюшина - человека с жестким диктаторским нравом.

Постановлено было написать несколько посланий общеморального характера, и, между прочим, против свободной жизни эмигрантских женщин (а разве мужчины были чище?), но особенно важно, хотя и без конкретных последствий, было то, что от имени собора митрополит Антоний разослал послания правительствам разных стран о советском правительстве, прося бороться против него.

Перед окончанием по предложению члена собора Н-ва мне, как главному инициатору и организатору собора, пропели многолетие... Но я глубоко раскаивался, что создавал его... Конечно, самая идея была совершенно правильна и необходима, но ее испортили политические страсти людей. Государственное засилие, которым грешила власть в России, перебросилось теперь на политиков и за границу... Нелегко выветривается историческое наследие... Невольно задумываешься: не было ли благим делом Промысла, что все эти "бывшие люди" удалились за границу и оставили Церковь на ее свободу и самостоятельность. Думаю, так! И есть одно конкретное основание к этому. Одному архиерею, архиепископу Т-му Г-му, удалось говорить с патриархом Тихоном, и в беседе с ним патриарх высказал такую мысль: "Еще следует думать да думать: нужно ли восстановление монархии?"

Может быть, он в другой форме выразился: полезна ли для Церкви была монархия? Теперь уж не помню точно - прошло 22 года. Но суть та же. Эти слова дошли до заграницы, и я их повторил в своей проповеди в церкви русской колонии в городе Земуне, против Белграда. Присутствовавший тогда на службе генерал Батюшин тотчас же донес на меня митрополит}' Антонию, и мне предложено было "впредь не касаться политических вопросов в проповедях". Весь собор был политическим, это было можно... Но факт остается фактом: если уж патриарх, да при таком режиме, как советская безрелигиозная власть, нашел возможным выразиться так о монархии, то, значит, не особенно жалел об уходе прошлого. А он ли не знал тогда настоящего?

Политические отзвуки этого собора загремели далеко. В России советская власть усмотрела, и совершенно верно, в таком поведении Карловацкого собора борьбу против нее, и начались притеснения. И патриарх, и другие архиереи возмущались действиями этого собора. Об этом написано в книге проф. русской истории Казанского университета Стратонова "Церковная смута" на основании его собственных впечатлений, наблюдений и бесед с архиереями о России в это время.

Но гораздо большее значение этот собор имел за границей. Интересная подробность. Когда мы, архиереи, обсуждали на заседании Карловацкого Синода наше константинопольское предложение об именовании "собор", то митрополит Антоний не хотел принимать этого, а рекомендовал назвать лишь "собрание". Но, когда дело благодаря правым делегатам повернулось в пользу монархических идей, тот же митрополит Антоний желал, чтобы этому собранию присвоить имя "собор" (да еще "заграничный"), а своему имени

прибавить значительности. Он оказал влияние на все центры русского рассеяния: на Европу, на Азию (Китай, Япония), на обе Америки. Везде взяли верх в конце концов карловчане, то есть группа митрополита Антония. Сначала еще боролись против него митрополит Платон в Америке, митрополит Сергий (Тихомиров) в Японии и отчасти Евлогий в Европе, но мало-помалу возобладали карловчане.

Митрополит Сергий, несмотря на то что являлся японским гражданином, был японским правительством удален со своего поста главы Японской Церкви и заменен японцем, рукоположенным русскими архиереями карловацкого толка,