На рубеже двух столетий. Книга 1
Шрифт:
В узах держала!
Войдя к ней в переднюю, оробевали: от строгости, от тишины, от нас всех потрясающей чистоты; старая прислуга, Аннушка Егоровна, палец полижет, присядет на корточки; и — убирает сориночки с пола; предметы стояли в десятках лет те же; и — так же: те ж алебастры, та ж люстра хрустальная в зале; и «Вестник Европы» развернутый — там же, в зеленой гостиной; читала его с основанья; читала до смерти; и больше она не читала уже ничего из журналов.
Войдя в лакированную переднюю, отогревались сперва, чтоб хозяйке в лицо не пахнуть холодком: летом, весною, зимою поддерживалась
Обогревшися, переходили в блистающий зал: обои — белые; пол же как зеркало; шли, боясь хлопнуться: скользко! По середине зала — видели зрелище: выход старухи навстречу, спешащей с перевальцем и уже в миг явленья из двери малиновой гостиной заклепывающей рот гостю сентенцией; для каждого — своею, выношенной в годах, повторяемой десятилетия; коли Бугаевы — одна сентенция; коль Сабанеевы, то уж — другая; приятнее прочих для Усовых: для Сергей Алексеича; после же для всех сынов: Алексея, Сергея и Павла Сергеича.
— Так, все — всегда говорю: всякий Гогенштауфен — лучший из Гогенштауфенов; так: всякий Усов… и — да… лучший Усов… И так, и все…
Произносилось все это скороговоркою, как прибаутка; и, топая каблуками прюнелевых, нарочито простых башмаков, семенила в гостиную, переваливаясь и махая ручонкой; садясь, продолжала сентенцию новую, которая начиналась всегда:
— Я всегда говорила — так, да, Николаю Ирасовичу, — произносила «Ирасовичу», не «Эрастовичу»; и далее, под флагом беседы с «Ирасовичем», лет уж двадцать скончавшимся, выносилась суровейшая резолюция на то иль иное событие жизни (семейной, общественной) новоприбывшего гостя: уже сплетни собраны, произведен анализ; решение вынесено; появление гостя — предлог: ей прочесть приговор или выдать награду:
— Так, все: говорила всегда Николаю Ирасовичу: «Николя — не покупай мне лишних предметов; необходимое, — только оно украшает жизнь»… Так, да: у вас, дорогая моя, новый стол? Для чего? Еще старый хорош…
И потом сообщалось: когда они с мужем женились, умели же жить они на пятьдесят лишь рублей; эта жизнь длилась с год, может быть; а потом притекло состоянье богатое к ней (урожденная Варгина!); и забывалось: жила таким способом, при состоянье, десятки лет; как разносила она, когда жаловались:
— Трудно жить мне на жалованье, Марья Ивановна! Правила стоицизма и Диогеновой бочки напоминались сурово ей: вот ведь жила же она; пусть другие живут, — так и все; иногда ж выбирала она бедняков в фавориты, за скромность, безропотность; их усадив пред собой в мягком кресле, пред ними точила слезу; и платком отирала свои покрасневшие глазки:
— Бедная моя, — так и все, — так мне жалко: глядеть не могу я на вас!
Одна барышня, получающая лишь тридцать рублей, пред которой точилися слезы, порой вызывалась пред Марьей Ивановной: сидеть перед ней и глядеть, как точилися слезы; ходила, ходила; и — вдруг возмутилась:
— Опять усадила и плакала Марья Ивановна: просто не знаешь, куда и деваться!
Ну, а — помогла она барышне: по человечеству, а не для ради… «благотворительности»?
Никогда!
Занималась иною благотворительностью: благотворила профессорам, совершая периодические,
Конечно ж, — не «флирт»: платоническая сердечность; и чистая дружба; но требовала «культа дружбы»; и тут проявляла ревнивость; она добивалась горячей конфиденциальности, чтобы профессор, идя на свидание с ней, запевал про себя:
Сияй же, указывай путь, Веди к недоступному счастью Того, кто надежды не знал; И сердце утонет в восторге При виде тебя…13На протяжении лет двадцати пяти — приезжала два раза в год: 13-го октября, накануне рождения «крестника» — с книгой (подарок), и 6-го декабря, в день именин отца: отобедать; отец бывал часто у ней; приезжала она в черном платье; а дома ходила она в сером платье, которое — лучше; похуже она берегла для гостей:
— Дорогая моя: всюду пыль, — так и все; как приеду домой, это платье — платье вздергивалося — долой, чтоб полы свои не запылить…
— У меня, дорогая — два платья всего: вы опять заказали себе выездное, — так все… Не по средствам живете… Жила же я…
И рассказывалось житье (пятьдесят рублей в месяц).
Полагалось бывать у нее: на Рождестве и на Пасхе; лишь избранные удостаивались получить приглашение на именины ее: отобедать; в тот день и в столовой, и в зале к стене придвигались сукном перетянутые доски, чтобы профессор) коснувшись стенки, не измаслил ее головой.
Удивлялся покорности профессоров, все сносящих: тому подстилалась клеенка (неряха), тот — грязный, тот не: допускается в малиновую гостиную; к нему появляются в платье, которое обречено подметать сор квартиры; не перечисляю всех оскорбительностей, подносимых ей с ласковым видом; сносилося все, потому что — блюла: что блюла? Пресловутый девиз «как у всех в нашем круге». И разводила безжалостное лицемерье морали, слегка подслащенной, как… оболочка пилюли «касторки»; а коли под флером приличья пылали багровые страсти «Н», иль — изменяли друг другу, то — делался вид: ничего-то и нет; лишь была бы личина:
— Так, все, — говорила я Николаю Ирасовичу!
Но она полагала себя дарохранительницей: охраняла компендиум высшей культуры; и кокетничала нелюбовью к попам и к дурному городовому, ее охранявшему; читала «Вестник Европы»; и была — «Вестник Европы» насквозь; то есть по Стасюлевичу мыслила14, да перечитывала тома Соловьева-историка; перечитает, и — снова читает: том первый, второй.
Ни одной живой мысли: лишь старческие, слащавые дрянности вроде капсюли касторовой; мать моя — попочитает ее; и — расплачется: раз даже вынужден был Лясковской заметить отец: