На самолете в Восточной Арктике
Шрифт:
А кроме того, всем хочется долететь до Хабаровска, и довести машину лётом до тамошних мастерских, чтобы сохранить ее от случайностей перегрузки.
Но это все впереди. Пока же насущный вопрос зачинить машину настолько, чтобы она могла держаться хотя немного на воде.
Со следующего дня Крутский и Косухин с артелью плотников приступают к латанью дыр. Здесь уже приходится отступить от принципов авиации, первый из
Она закроет всю громадную пробоину; снизу болванку обобьют листом оцинкованного железа, проконопатят паклей зальют варом и смолой — по всем правилам лодочного дела, и если самолет после не полетит — то что же ему еше нужно?
С такой пробкой, с деревягами вместо сломанных, шпангоутов, и с хорошей порцией воды, которая будет все равно набираться при взлете (давление на дно ведь колоссально) нам необходимо облегчить машину. Салищев соглашается уехать дальше на тральщике, стоящем невдалеке у угольных копей; он увезет с собой часть груза, и особенно половину научных ценностей — карт, фотопленок, дневников наблюдений: неизвестно, как пойдет дальше перелет, и в какой воде — соленой или пресной—придется плавать нашему багажу.
Потянулись скучные дни ожидания — ремонт идет очень медленно. 4 октября машину переводят к Тиличикам. Пробка на хвосте все течет — возле „шноры“ (твердая ось у руля) никак нельзя заделать, и даже тряпки, пропитанные варом, не помогают. 9 октября шпора наконец побеждена, самолет набирает всего ведер 10–15. Но при установке его на козлы после пробы (самолет вытаскивают теперь хвостом на берег, причем все помогающие, вытягивая его вверх, неизменно изумляются силе моторов, поднимающих такую тяжесть в воздух), вырван из хвоста гак вместе с куском палубы. Надо чинить палубу—что Крутский делает очень изящно и прочно.
Одновременно возникает вопрос о горючем: несмотря на мои настойчивые сердитые телеграммы-молнии, Комсеверпуть завез сюда мало горючего; сейчас его осталось недостаточно даже для перелета в Ямск. Здешние жители говорят, что на соседней косе, в гавани Сибирь есть горючее, завезенное в 1928 г. Красинским для перелета „Советского Севера“.
Страубе и Петров отправляются в экспедицию за этим горючим и к вечеру привозят добычу — довольно скудную: бочку бензола и бочку толуоловой смеси. Вместе с тем, что есть в Тиличиках, этого хватит на зарядку — но старый, лежалый толуол и бензол таят в себе предательскую воду.
За это время выясняется, что пароходов, пригодных для перевозки самолета в целом виде, к востоку от Камчатки нет, и безопаснее для машины — провести ее по воздуху, хотя бы до Нагаева, куда заходят крупные лесовозы.
И октября назначается вылет — но снеговые тучи до полудня мешают. Потом Крутский просит сделать пробный
полет: что то пищит кормовой мотор. Пробный полет показывает, насколько непрочно наше будущее: при взлете в хвостовой отсек набирается вода, выбивается затычка и машина едва отдирается от воды. После взлета из нее ручьем течет вода. При посадке новая беда: погнутая стойка гнется еще сильнее. Надо ее ремонтировать — одеть стальной хомут. Это еще день-два работы.
Зима нас пока милует — иногда чуть-чуть снежит, но много хороших дней, можно бродить по горам, покрытым высокой травой, валятся на копнах сена (давно не испытанное наслаждение — ведь каждое лето проводишь из года в год на севере), пощипать бруснику и голубику. Тут же пасется совхозное стадо, на берегу коряцкое семейство расположилось на даче, в палатках и занято ловлей нерп. Мохнатые собаки
В Тиличиках коряцкие жилища уже на грани русской культуры, с крышами, окнами и прочими незыблемыми элементами русской избы. Но за „городом“ можно видеть первобытные жилища — остовы из жердей, покрытые тундрой, с дырой в потолке для дыма, а рядом шалаш на стойках для хранения рыбы.
В селении школа, и веселые ребятишки разных национальностей, но больше всего коряки, с веселым шумом выбегают в перемены играть в лапту или тащат с берега телегу с углем для отопления школы.
Мы живем в небольшой отдельной квартире из одной комнаты и кухни и не имеем прислуги; поэтому каждый показывает свои таланты в приготовлении какого либо блюда. Страубе специалист по супам, Крутский изумительно жарит уток, Петров делает луковую подливку, а моим коронным блюдом является рисовый пуддинг с изюмом.
Все же и с этими блюдами две недели ожидания скучны и длинны. Библиотека здесь еще очень тощая и чересчур огородно-назидательная для городского человека.
15 НА РАЗБИТОЙ МАШИНЕ
13 октября, в 28 минут двенадцатого, набрав в хвост несколько десятков ведер воды, мы отрываемся от спокойной лагуны Тиличиков. Курс — вдоль Камчатки до залива Уала, а потом опять старой дорогой на пересечение через Парапольский дол.
Сегодня мне поручается тяжелая обязанность—смотреть за хвостовым отсеком, и в случае надобности отливать из него воду. А так мое участие в полете — исключительно этического порядка: новых наблюдений на этом пройденном уже маршруте не сделаешь, но покинуть машину, находящуюся в бедственном положении я не считаю себя в праве. По существу самолет уже вышел из моего ведения: Арктический институт фрахтовал его до 1 октября — дня печальной аварии — и обратный путь уже не имеет отношения к институту. Поэтому никакого влияния на ведение самолета и его сохранность я оказать не могу.
Из бухты Корфа мы вылетаем при совершенно ясном небе, но скоро над Камчаткой показываются тучи. Горы вблизи Корфа затронуты дыханием зимы—запорошены снегом, мелкие озера замерзли, в лагунах и по речкам забереги. Бегство отсюда напоминает бегство от зимы из Анадыря. И так же путь впереди прегражден тучами—залив Уала закрыт весь. Но разница та, что нам надо во что бы то ни стало сделать пересечение. Под облаками не пройдешь, они лежат на горах, и единственный путь — поверх.
Мы набираем высоту над белым покровом. Он нестерпимо сияет, сверху — бугры, шишки, купола той же белоснежной ваты. Кое где торчит черная вершина или грядки гор. Вся Камчатка закрыта — и впереди не видно просветов. Это—бескрайная пустыня, мокрая и холодная. И единственный спутник в ней — тень самолета на облаках, в ореоле тройного радужного кольца, ползущая медленно вслед.