На самом деле
Шрифт:
— Вообще-то, это мой диссер, — перебил Андрей.
Иван отмахнулся:
— Брось свои шуточки! Мы ошибались в Филиппенко! Это настоящий мыслитель, настоящий борец за правду! Он опубликовал разоблачительную прокламацию о царском режиме. Неделю назад по предложению боярской Думы Дмитрий запретил эти сочинения. Вчера «Даждьбожичи» сожгли их в прямом эфире на Красной площади: если б дали электричество, то я бы посмотрел! Говорят, Филиппенко впаяют новый срок, как будто одного ему мало!
— Значит, ты теперь против царя… «Славянофильская ахинея» или как ты там
— А как еще это можно назвать, Андрей?! Разве кто-то из здравомыслящих людей еще поддерживает этого чёртового Лжедмитрия и его чертовым национализмом?!
— Но не так давно ты сам носился по универу, призывая окружающих пикетировать американское консульство и защищать национальную самость!
— Я? — изумился Иван.
— Ну конечно.
— Не помню.
— Как не помнишь?! Мы встретились прошлой осенью возле ученого совета, я ходил отдавать свои документы.
— Да что за ерунду ты несешь!?
— Неужели у тебя такая короткая память?
— Да ну тебя к черту! — снова взорвался Иван. — Хватит грузить меня всякой белибердой! Лучше приходи на демонстрацию в понедельник, вот что я тебе скажу, приятель!
— Ты что-то нервный в последнее время, — заметил Андрей.
— Будешь тут нервный! С работы уволили.
— Надсмотрщики над продвигателями больше не в чести?
— Моя должность называлась «супервайзер над промоутерами», Андрей! Выражайся по-человечески!.. И кстати… Ведь ты не куришь?
— Не курю.
— Продай талоны на сигареты!
Карточную систему ввели с первого сентября: разоривший страну царь утверждал, что уравнительная дележка по нормативу соответствует духу русской соборности. С Иваном в первую же декаду произошло несчастье: мать, не посоветовавшись, решив, что помогает сыну избавляться от вредной привычки, обменяла его сигаретные талоны на два килограмма чечевицы. Именно в этом крылась причина повышенной нервозности аспиранта.
— За пятнадцать «димочек» сговоримся?
— Ассигнаций не приемлю! Эта бумага скоро ничего не будет стоить. Только натуральный обмен! — деловито отозвался Андрей.
— Ладно! — вздохнул Ваня. — Сколько банок земляничного варенья тебя устроят?
Пять минут спустя, устроившись в самом укромном уголке университета — на верхней площадке боковой лестницы, почти все входы на которую (как и вообще почти все выстроенные на случай пожара коммуникации в России) были закрыты, — Андрей звонил Анне. Он не знал, чего хотел больше: поделиться новостями или просто услышать ее голос. Предварительно посмотрел на часы: Анна в школе, но сейчас как раз время большой перемены.
— Ты уверена, что выпустить подстрекательскую агитку от имени Филиппенко было хорошей идеей?
— А что?
— Ее и мою диссертацию приговорили к аутодафе.
— Замечательно! Можешь считать себя Мартином Лютером и Яном Гусом в одном лице! — воскликнула молодая учительница.
— Книг Лютера не сжигали. Он сам сжег папскую буллу, отлучившую его от церкви. А Гус сгорел вместе со своими книгами. Не хочется оказаться на его месте.
— Тогда ты будешь
— Говорят, что Филиппенко собираются пришить новый срок за публикацию подстрекательских сочинений! А что, если выяснится, что это не он? Тогда и типографии… да что там, всему университету не поздоровится! Получается, я подставил коллег!
— Не гони волну, до этого далеко. И потом, ты же историк. Ты же понимаешь, что запрет — лучшая реклама для любого сочинения!
— Ну да… — Андрей улыбнулся. Его утешали не столько слова Сарафановой, сколько само ее участие.
— Правда на нашей стороне! — продолжала Анна. — Ты же помнишь, что сказал Жан-Жак Руссо, когда парижский парламент постановил сжечь его сочинение? Что повторил герой Французской революции Камилл Демулен, когда Якобинский клуб решил сделать то же с номерами его газеты?
— «Сжечь — не значит ответить», — процитировал Филиппенко. — Только Демулена всё равно гильотинировали.
Школьный гул на другом конце провода неожиданно взорвался криком и визгом.
— Я перезвоню, — сказала Анна.
Андрей нажал «отбой» и присел на ступени.
Что теперь будет? Ему было, конечно, страшно за себя, за работников издательства, которые так самоотверженно поддержали его, подготовив агитку к печати всего за неделю. Получалось, он всех подставил. Подставил даже несчастного лжеисторика, прикрывшись его именем, пусть и из благих побуждений. Неужели ему действительно увеличат срок? Ваня говорил, что Филиппенко грозит пожизненное. Андрей ему сочувствовал, ненависть к лжеисторику исчезла. Пусть бы он и дальше кропал свои мутные сочинения, лишь бы в стране наступил порядок.
Зазвонил телефон.
— Поздравляю! — произнесла Анна серьезно. — Десятиклассник принес в школу твою брошюру. Его отправили к завучу. Агитация действует, милый!
Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!
— Надеюсь, что мальчик не пострадает… — пробормотал новоявленный манипулятор народными массами.
Преподаватели, собравшиеся на кафедре истории России, столпились вокруг стола, на котором был водружен примус. Под него на всякий случай, чтобы не испортить мебель, подложили чью-то курсовую работу. В углу, где стоял бесполезный теперь электрочайник, к цистерне с покупной водой добавилась емкость с керосином.
— Зажигать? — спросил Арсений Алексеевич.
— Погоди! — прервал Крапивин. — Горелку не про грели.
— А что сначала делать: накачивать или подачу топлива открывать? — спросила Инна Станиславовна, специалист по Древней Греции. В руках она держала железный чайник с водой.
— Керосина сначала налить! Хе-хе-хе! — сострил Павел Петрович, занимавшийся Мэйдзи Исин и японским милитаризмом.
— Сначала накачать! — подал голос Виктор Николаевич. — Андрюша, заходите!
Андрей, стоявший в дверях, раскланялся со всеми, снял куртку, повесил ее на крючок.