На Севере дальнем

Шундик Николай Елисеевич

— Ну, а теперь ты, — обратился Кэргыль к Кэукаю. — То­варищ твой, вижу я, смелый человек, не побоялся новой трубки.

Кэукай нерешительно протянул руку за трубкой и через мгновение уже кашлял вместе с Петей.

Старик с бесстрастным лицом молча смотрел на мальчи­ков. И, когда они наконец пришли в себя, сурово спросил:

— Ну, скажите теперь: вы тайком от учителей и родите­лей курите?

Кэукай и Петя недоуменно переглянулись.

— Курите или нет, я вас спрашиваю? — не отставал Кэр­гыль.

Кэукай

замахал руками:

— Нет! Честное слово, нет!

— Ну, если нет, значит, хорошо, — уже мягко сказал Кэр­гыль. — Вот когда внук мой Тынэт был таким же, как вы, он курил, сильно курил. И, хоть было это у нас тогда еще в обы­чае, я все же, как вам, дал ему покурить новую трубку, на­чиненную особым табаком... Можете рассказать своим учи­телям, как старик Кэргыль от курения вас отучивал.

— Так мы же и так не курим! — Петя все еще вытирал выступающие на глаза слезы.

— Ну и хорошо. После моей трубки вряд ли вам захочет­ся курить, — насмешливо предположил Кэргыль, выбирая клык из связки моржовых бивней, висевших на закопченной перекладине.

Осмотрев клык со всех сторон, Кэргыль глянул на Кэукая:

— А насчет Экэчо зря беспокоишься. Моя трубка для него еще более невкусной будет, чем для вас. Не для него эта трубка делается.

— Как много у тебя моржовых клыков! Наверное, и дру­гих всяких вещей понаделал, — несмело сказал Кэукай, на­деясь, что старик покажет что-нибудь из своих изделий.

Мальчик никак не мог отделаться от желания самому вы­точить из моржового клыка какую-нибудь вещь.

— Нет у меня сейчас ничего готового. Все, что делаю, раз­даю... Мало работаю сейчас, глаза совсем слепые стали, ни­чего не вижу, — вздохнул Кэргыль. — Плохо, что никто из молодых этому делу учиться не хочет. Тынэта приучал — ни­чего не вышло.

— Поучи меня, а? — вдруг сказал Кэукай. — Я буду учить­ся. Каждый день буду учиться!

— Ты будешь косторезному делу учиться? — недоверчиво спросил Кэргыль.

— Будет, обязательно будет! — поспешил Петя заверить Кэргыля. — Он же у нас художник.

— Ну что ж, приходи, посмотрим, — скептически заметил Кэргыль.

Мальчики посидели еще немного. От сознания, что они пришли в ярангу Кэргыля «на разведку» и ничего, собственно говоря, не разведывают, им было не по себе.

— Надо как-то начинать, — тихо сказал Петя по-русски.

— Я сам думаю об этом. Башка трещит, а ничего не при­думаю,— признался Кэукай. — Он нам своей трубкой весь ум отшиб...

— А в яранге этой, верно, очень темно, работать труд­но?— обратился Петя по-чукотски к Кэргылю.

Старик оторвался от своего занятия, проницательно по­смотрел на Петю. В глазах его промелькнуло что-то лукавое.

— А ты, Петя, уже совсем хорошо на нашем языке гово­ришь,— ласково, но с оттенком иронии промолвил Кэргыль.

Петя ущипнул Кэукая за ногу, что должно было означать:

смотри, мол, как я удачно начал!

— Так вот, я говорю — темно, совсем темно в яранге тво­ей, — откашлявшись, снова повторил Петя.

— Да, да. Ты говоришь, что темно в яранге моей, — тем же тоном отозвался Кэргыль. — А дальше ты так скажешь: в яранге темно, зато в доме очень светло. Окна большие, солн­ца много, места много — переходи, старик Кэргыль, в дом! Так, что ли, а?

Петя смутился, глянул на Кэукая, как бы говоря: «Ничего не понимаю! Не то Кэргыль добрый сейчас, не то, наоборот, злой...»

— А ты что скажешь? — обратился старик к Кэукаю.

— Да я что, я не знаю... — замялся Кэукай, на всякий слу­чай оглядываясь, чтобы посмотреть, не слишком ли близко возле Кэргыля лежит его палка. — Если правду говорить, де­душка, то выходит так, как ты сказал: в доме светло, окна большие, солнца много. Там хорошо тебе работать было бы, а то в темноте глазам твоим плохо.

— Ну что ж, за то, что о глазах моих заботитесь, спаси­бо,— уже ласково, без всякой усмешки, промолвил Кэргыль и глубоко вздохнул.

Старик долго сидел неподвижно. Лицо его постепенно ста­новилось суровым, задумчивым.

— Что-то еще сказать ему надо, — шепнул Пете Кэукай.

Кэргыль вздрогнул, словно очнувшись от забытья, и про­молвил с глубокой грустью:

— Жалею я, что не в ваше время родился. Годы у меня большие-большие, как вода в реке в осенние дожди. Умирать пора, а не жизнь начинать заново... Спасибо, мальчики, вам! Приходите ко мне еще. Только о доме никогда не говорите больше. Слышите?

Кэукай и Петя молча потупились.

— Ну, вот и всё. А теперь идите. Я один посидеть хочу. Я один люблю сидеть, когда в мою седую голову печальные мысли вселяются.

Петя и Кэукай вышли из яранги Кэргыля невеселые. Им стало очень жалко старика и от этого еще сильнее захо­телось помочь ему, сделать для него что-нибудь особенно приятное.

— Послушай, Кэукай, что я придумал! — вдруг остано­вился Петя. — Ты помнишь, Кэргыль все на глаза свои жа­ловался: он плохо видит, и работать ему трудно.

— Ну, помню...

— Давай исправим ему глаза!

— Что ты болтаешь! Разве глаза — пуговицы, которые пе­ском отчистить можно? — нахмурился Кэукай.

— Очки! Понимаешь, очки Кэргылю достать надо! — выпа­лил Петя.

— Ай, как хорошо ты придумал! — искренне восхитился Кэукай. — А где их достать, эти очки?

— Побежали к доктору! Я знаю, это доктор очки людям прописывает.

Нахлобучив как следует на голову свой легкий малахай, чтобы он не слетел во время бега, Кэукай сорвался с места. Петя побежал за ним. Через несколько минут они уже стояли у двери Сониного дома и, прежде чем постучать, пытались хотя бы немножко отдышаться.