На Севере дальнем

Шундик Николай Елисеевич

— Скажи спасибо духам своим за то, что сам домой жи­вым вернулся, — отозвался Кэмби, тщательно осматривая ис­царапанный льдами вельбот. — Ранняя осень в этом году на­ступает, а быть может, даже не осень, а зима. Посмотри хо­рошо на небо.

Мэнгылю окинул усталым взглядом покрытое тучами небо и согласился:

— Тучи снеговые. Сегодня ночью, однако, большой снег упадет.

Мэнгылю не ошибся. Ночью на угрюмые аляскинские зем­ли выпал глубокий снег. На вторые сутки ударил мороз, по­дул ветер и погнал тучи вздыбленного снега с востока на за­пад. Неумолчный гул из самых разнообразных звуков стоял над окоченевшей землей.

Мальчику

Чочою снится, что он лежит на холодной земле и трясется от холода. Он шарит руками, чтобы найти шкуру, которой можно было бы накрыться, и не находит. Какая-то чудовищная птица с громадными черными крыльями летает над ним, обдувая его холодным ветром. Вдруг крылья птицы складываются, она садится возле Чочоя и превращается в од­ноглазого шамана Мэнгылю. Шаман наклоняется над Чочоем и пристально смотрит в его лицо.

«Пришел тебе глаз выколоть, — говорит он хриплым голо­сом. — Я одноглазый, и ты будешь одноглазый».

Чочой вскрикивает и просыпается. Его широко раскрытые от ужаса черные глаза бессмысленно осматривают небольшой меховой полог [5] . У задней стенки его коптит маленький огонек жирника. Мать сидит к Чочою спиной и поправляет тонкой палочкой витувит [6] . Чочой прислушивается к разноголосым звукам пурги. Скрипят палки остова яранги, хлопают на вет­ру оторвавшиеся куски ткани, которыми мать чинила рэтэм [7] . Трясется полог. Пламя жирника все время колеблется, мига­ет. Мать складывает над жирником колпачком свои руки, что­бы не дать ему потухнуть. Худые пальцы ее просвечивают по краям розовым светом.

5 П олог — спальное помещение в яранге сшивается из оленьих шкур.

6 В итувит — болотный мох. Употребляется в качестве фитиля.

7 Рэт эм — сшитые оленьи шкуры, которыми покрывается остов яранги.

— Где же отец? Почему он не приходит? — спрашивает Чочой.

Мать вздрогнула, повернулась в его сторону. Она долго смотрит тоскливыми влажными глазами на сына. Заметив, что он посинел и дрожит от холода, Ринтынэ пошарила в углу полога, нашла рваную шкуру, накинула ее на плечи Чочоя.

— Где отец, говоришь? — переспросила Ринтынэ. По ху­дым щекам ее потекли слезы. — Это надо у Кэмби спросить, — добавила она, — это он послал его перед пургой разыскивать отбившихся оленей.

Чочой подвинулся к матери, положил свою голову па ее колени. Мать, мерно покачиваясь, изредка всхлипывала. Пла­кал и Чочой. Ему невыразимо жалко мать, отца, самого себя. Он слизывает с шершавых губ соленые слезы, пугливо блуж­дает глазами по пологу. А ветер все сильнее и сильнее трясет ярангу. Все сильнее хлопают куски рваного рэтэма. Чочою становится страшно. А мать все качается и качается. Вот она тихо, заунывно запела: «Ого-гого-го-ооо-гог-го-го...»

Монотонное пение, ритмичное покачивание и тепло, иду­щее от колен матери, постепенно усыпили Чочоя.

Проснулся он перед утром. Пурга уже прошла. Мать не спала. Над жирником висел небольшой

закопченный чайник. Чочой, натянув на себя тщательно залатанные меховые шта­нишки и кухлянку, сел рядом с матерью.

Чайник вскипел. Мать налила кипятку в две толстые гли­няные кружки, поставила их на маленькую фанерную дощеч­ку. Достав из сумочки жесткую лепешку, она отщипнула себе небольшой кусочек, остальное отдала Чочою.

Позавтракав, Чочой собрался на улицу. Но в это время чоыргин [8] полога поднялся, и тут же показалась в громадном малахае голова мистера Кэмби. Его бесцветные холодные гла­за равнодушно осмотрели полог и задержались на шкуре пес­ца, висевшей на тюленьем ремне у потолка. В приподнятый им чоыргин проникал морозный воздух.

Заглядывать в полог, пригнувшись до земли, Кэмби было, видимо, неудобно. Он нетерпеливо поморщился, шумно втянул в себя большим красным носом воздух и сказал:

8 Ч оыргин— передняя стена полога, открывающаяся снизу вверх; она служит входом в полог.

— Ринтынэ, подай-ка этого песца. Он хоть убит раньше срока, но все равно пригодится.

Мать Чочоя испуганно глянула на шкурку песца и, не тро­нувшись с места, робко спросила:

— Зачем тебе этот песец? Разве муж сказал, чтобы ты за­брал его?

— Да, конечно, — немного подумав, ответил Кэмби. — Причиной тому, что я должен взять эту шкурку, твой муж, — неопределенно добавил он.

— Нет, я не отдам песца, — тихо, но твердо ответила Рин­тынэ.

Кэмби влез в полог, заполнив его весь своей широкой, в меховых одеждах фигурой, и без дальнейших слов отвязал шкурку песца. Чочой со страхом и с затаенной ненавистью смотрел ему прямо в лицо.

Вот Кэмби попятился назад, вылез из полога, но тут же снова поднял высоко вверх чоыргин и сказал с добродуш­нейшей улыбкой на лице:

— Твой муж — скверный пастух: не мог до начала пурги найти отбившихся оленей. Теперь, конечно, назад они не вер­нутся. В пургу их волки порвали. А мне сегодня надо перед уполномоченным фирмы отчитаться — уплатить за пропавших оленей. Пока вот эту шкурку возьму, а остальное подсчитаем после.

Закончив объяснения, Кэмби опять шумно втянул носом воздух, пошевелил вверх-вниз своими косматыми медно-крас­ными бровями.

— Но ведь муж еще может пригнать оленей, — сказала Ринтынэ.

— Сомневаюсь. Очень сомневаюсь. Вернулся бы сам жи­вым. Пищи-то, кажется, у него никакой не было, а прошло око­ло пяти суток. Да и одет он плохо...

— Да, пищи у него никакой не было... И одет он плохо, — сказала Ринтынэ, низко опуская голову, чтобы не показать своих слез Кэмби.

Не успел уйти Кэмби, как в ярангу явился шаман Мэнгы­лю. Забравшись в полог, он закурил трубку и, пристально гля­дя в измученное лицо Ринтынэ, спросил:

— Волнуешься за мужа? — и, не дождавшись ответа, до­бавил: — Да, однако, беда с ним вполне может случиться. Не любил меня Кэргын. Он всегда против меня зло, как собаку на цепи, держал. Теперь я не могу помочь ему в беде. Пробо­вал, но духи на это не соглашаются.

Чочой прислушивался к голосу шамана, и ему чудилось, что страшный сон продолжается. Вот сейчас повернется к нему шаман и скажет: «Пришел тебе глаз выколоть. Я одногла­зый, и ты будешь одноглазый».

Но шаман даже не замечал Чочоя.