На Севере дальнем

Шундик Николай Елисеевич

«Пойдем, — повторил про себя Чочой, вспоминая, что зна­чит это слово «пойдем». — Так он же говорит, чтобы я вошел с ним в дом!» — догадался мальчик.

Войти в дом, в котором Соня, эта необыкновенная девочка, совершает таинства у волшебного черного ящика, Чочою ка­залось просто невероятным. Но Степан Иванович настаивал. Он осторожно взял Чочоя за руку, и тот, словно во сне, заша­гал вслед за ним.

Увидев Чочоя, Соня соскочила со стула, захлопала в ла­доши:

— Чочой пришел, Чочой пришел! Вот хорошо! Вот моло­дец!

Но, заметив странный взгляд Чочоя, устремленный на нее, Соня смущенно остановилась

посреди комнаты, не зная, что ей делать дальше.

— А ты сыграй, сыграй что-нибудь гостю, — подсказал Степан Иванович, будучи твердо уверен, что мальчика при­влекла к дому именно музыка.

— Правильно, сыграй ему что-нибудь, — сказала Соне ее мать, Анна Андреевна, радушно улыбаясь маленькому гостю.

Это была полная женщина со светлыми пышными воло­сами.

Чочой попятился назад. Он еще не мог с первого мгнове­ния верить улыбке белолицей женщины. Ему вспомнилось, как однажды встретила его миссис Кэмби, когда он вошел к ней в дом. Миссис Кэмби тоже улыбалась, однако Чочой хорошо помнил, как у него по спине побежали мурашки. Но глаза Ан­ны Андреевны были так приветливы, так искренне ласковы, что мальчик невольно вздохнул с облегчением. Это рассмеши­ло Соню.

— Конечно, сыграю! — весело сказала она. — Садись вот сюда, на стул, и слушай.

Чочой подошел к стулу, крепко сжал его спинку руками, разглядывая черный ящик.

— Это пианино. Запомни: пианино, — пояснила Соня, до­трагиваясь пальцами до клавишей.

— Пианино, — еле слышно прошептал Чочой. — Пианино...

Соня заиграла снова. Ее тоненькие пальчики, почти неуло­вимо касаясь белых и черных пластинок, извлекали еще ни­когда не слышанные Чочоем звуки. Неудержимая сила влек­ла его прикоснуться хотя бы к одной из этих пластинок. Но Чочой даже думать боялся об этом.

Кончив играть, Соня поднялась и, указывая на вертящий­ся на одной ножке стул, с которого только что встала сама, сказала Чочою:

— А ну, теперь ты попробуй, а? Попробуй, Чочой! Ты, на­верное, еще никогда не видал пианино?

Чочой не понимал Сониных слов, но он догадывался, чего от него требуют: «Она хочет, чтобы я сел за черный ящик!»

Слегка подталкиваемый Соней, он все же уселся на стул. Не повинуясь разуму, руки его сами потянулись к клавишам. Однако не успел Чочой прикоснуться к ним, как послышались какие-то странные звуки, поразившие ухо Чочоя своей не­стройностью, и он отдернул руки, словно от огня. На лице его появилось почти болезненное выражение. «Этот пианино за­рычал на меня, как сердитый зверь, — испуганно подумал он. — Рассердился на меня пианино».

Степан Иванович поразился, увидев, с каким болезненным чувством воспринял мальчик этот нестройный звук.

— Да он же музыкант! — заволновался Степан Ивано­вич. — Понимаешь, Соня, он музыкант, хотя, может, и ни разу не держал ни одного музыкального инструмента в руках!

Соня положила руки Чочоя на клавиши, расставила его пальцы в определенном порядке и попросила нажать. Строй­ный аккорд мягкой волной разлился по комнате. Чочой нажал на клавиши еще раз. Аккорд повторился. «Вот сейчас уже не зверь этот пианино. Добрый голос стал у него!» — с востор­гом подумал он, повторяя и повторяя один и тот же аккорд.

Когда Чочой уже лежал дома в постели, он все еще нахо­дился во власти удивительных звуков. Они как будто расска­зывали Чочою о том,

что на свете, оказывается, есть так мно­го интересного, так много чудесного, о чем никогда не мог бы он и подумать, если бы не очутился на этом Счастливом бе­регу.

ЧОЧОЙ ПОМОГ

Чочой пришел вместе с Кэукаем на заседание совета пио­нерского отряда. Еще не все было ясно ему, что здесь проис­ходит, но он понимал одно: мальчики и девочки в красных гал­стуках сообща обсуждают свои важные дела, причем не пона­рошку, как в играх, а вполне серьезно.

«О Кэргыле все время что-то говорят, — отмечал про себя Чочой, — помочь ему чем-то хотят, как будто в дом переселить собираются».

Чочой не ошибся. Пионеры на совете отряда говорили о том, что вот уже почти в течение года все их попытки угово­рить Кэргыля перейти в новый дом к внуку Тынэту так и оста­лись без результатов.

— Ничего не выходит! — с досадой сказал Кэукай. — Сильно упрямый старик! Он не только нас, он и комсомоль­цев не слушается. Мой отец много раз ходил к Кэргылю, даже Виктор Сергеевич в его ярангу не раз заглядывал, — все рав­но не соглашается, твердит одно и то же: «Мало мне уже на свете жить осталось. Свыкся с незримыми обитателями оча­га моего, не могу их оставить. Здесь родился я, здесь и умру».

Наступило молчание. Нина Ивановна невесело посмотре­ла куда-то в окно и тихо сказала:

— Нелегко, конечно, старику свое старое жилище оста­вить. Но, если бы он оставил свою ярангу, для его здоровья было бы намного лучше.

— После того как он узнал, что и Чумкель уходил в про­лив, совсем невеселым стал старый Кэргыль, — угрюмо про­молвил Эттай. — Все говорит о том, что сердце его чует гибель сына.

Чочой всматривался в серьезные, сосредоточенные и немно­го грустные лица мальчиков и девочек, которые искренне хо­тели помочь Кэргылю, и опять ему в голову приходила мысль, что это не игра, не пустая забава, — вон даже учительница с ними советуется, как с равными.

— Вот что, ребята. — Нина Ивановна помолчала, что-то сосредоточенно обдумывая. — Попробуем еще кое-что сде­лать... Школьной косторезной мастерской Кэргылю мало, для него нужно личную мастерскую оборудовать, и знаете где?.. В одной из комнат в том доме, где живет Тынэт! Посмотрит Кэргыль на верстаки, на электрическое точило, на станочки специальные — и, как знать, может, забудет свою ярангу и останется жить в доме Тынэта...

Предложение Нины Ивановны ребятам понравилось. Мно­гие из них сходились на том, что не может быть, чтобы Кэр­гыль не променял свою старую ярангу на такую замечатель­ную, настоящую мастерскую.

— Ну, а теперь поговорим о Тавыле, — сказал Петя. — Го­ворить здесь долго не придется. Всем нам известно, что Та­выль учится уже в пятом классе, а еще не пионер. Дело, ко­нечно, не в том, что Тавыль плохой ученик. Дело в том, что отец у него — сами знаете кто. Мы Тавыля тащим в нашу сто­рону, а Экэчо тащит его в свою сторону...

Сразу поднялся спор. Одним казалось, что Тавыль хоть и в пятом классе, но в пионеры ему вступать еще рано, потому что он слишком обидчив, капризен и даже ехидный и совсем не откровенный; другие говорили, что это все пустяки и Тавыля надо принять в пионеры. Спор помогла разрешить Нина Ивановна.