На широкий простор
Шрифт:
Горячие, напряженные бои закипели в болотистых местах, на околицах и на улицах деревень. Части Красной Армии, уступавшие по своей численности противнику, вынуждены были остановиться. Связь между подразделениями была временно потеряна. Отдельные батальоны, роты, лишившись общего оперативного руководства, продолжали вести бои с противником самостоятельно.
В особенно тяжелое положение попал батальон Шалехина. Белополяки зажали его между Припятью и примыкавшим к ней озером с болотистыми берегами. Измученные беспрерывными боями и походами в продолжение нескольких дней, не имея ни провианта, ни боеприпасов, батальон отражал атаки врага штыками и стойко дрался до последнего патрона.
Была глубокая ночь.
Под раскидистым дубом сидят командиры: Шалехин, ротные и начальник пулеметной команды. Измученные и отупевшие от усталости, они хмуро молчат, изредка перебрасываются короткими фразами.
— Плохо дело! — бросает начальник пулеметной команды.
— Ты бы сказал что-нибудь новое, — язвительно замечает один из ротных командиров.
— Мое предложение — попробовать пробиться, — говорит другой.
— Если бы голые кулаки служили хорошим оружием, то, может, и пробились бы, — отзывается третий.
— А куда пробиваться? — спрашивает пулеметчик.
— Так что же, по-твоему, сдаваться в плен? — сердито осаживает его Шалехин.
Он озабоченно почесывает затылок и отводит душу руганью, никому не адресуя своих крепких слов.
Командир первой роты некстати затягивает старую песенку, бывшую когда-то модной в солдатских казармах:
Бывали дни веселые, Гулял я, молодец…— И догулялся, — иронически вставляет пулеметчик.
Шалехин раздумывает и ничего придумать не может. Он нервно покусывает губы. В таком дьявольском мешке он еще никогда не был. Ему совестно, совестно перед своим батальоном, перед рядовыми бойцами, вверившими ему свою боевую честь и славу.
— Хоть бы закурить, черт подери, — слышится чей-то голос, а потом шутливый ответ:
— Дожили вояки, что ни хлеба, ни табаки…
Наступает тишина. Усталый Шалехин не спит. Не спят командиры. Тоскливые мысли прокрадываются в сердца, но никто не высказывает их: не к лицу они воину. А где-то в глубине души теплится надежда: быть не может, чтоб не нашли выхода…
Шалехин вдруг поднимает голову: действительно послышалось ему или галлюцинация? Он кладет руку на наган, прислушивается. Чьи-то осторожные шаги, будто кто-то крадется. Поднимает голову и командир первой роты, высокий, сухой, с глубоко запавшими глазами. Они всматриваются в тьму ночи, кажущуюся еще более густой от низко нависших ветвей. Из тьмы выплывает темная коренастая фигура человека.
— Товарищ Шалехин! — тихо окликает пришедший.
Комбат приподымается:
— Кто меня зовет?
— Я, Талаш!
Шалехин порывисто встает, бросается к деду Талашу.
— Батька, это вы! — и крепко пожимает руку старику.
— Не печальтесь, товарищи: я спасу вас!
— Так будь нашим большевистским ангелом-спасителем! — слышится чей-то возбужденно-радостный голос.
— Зовите начальника, собирайте бойцов — и в поход!
— Какой поход?
— Тсс, тсс! — замахал дед Талаш на пулеметчика, разговаривавшего слишком громко. — За мной, на Припять: мой флот и мои моряки ожидают вас, товарищи, — торжественно и в то же время шутливо произнес партизанский командир.
Минута — и батальон на ногах. Бесшумно движутся цепочкой к Припяти, а здесь длинная фаланга челнов и лодок уже упирается в берег острыми носами. Погружают на лодки пулеметы. Потом усаживаются бойцы. Суровые и молчаливые гребцы с винтовками за плечами и гранатами за поясом отчаливают в полной тишине, некоторое время плывут вдоль берега, меж высоких молодых камышей, а потом разворачиваются,
Обновилась, ожила земля.
Многоголосый, пестрый поток жизни заливает каждый уголок, наполняет леса, поля, болота и неумолчным звоном колышет чистый, прозрачный воздух. Деревья нарядились в новую, зеленую одежду. Неторопливую, полную мудрого смысла беседу ведут дерево с деревом, листок с листком, былинка с былинкой. А в этих деревьях, листьях и былинках перекликаются птички, букашки, и голоса их сливаются в единую симфонию чудесной музыки жизни.
Невысокий худощавый человек прислушивается к многоголосому звону, пению, музыке, что сопровождают его по дороге вдоль леса, сопровождают всюду, где ни ступает нога его. Вся эта симфония, если глубже вслушаться в многоголосие жизни, есть отзвук затаенной, а иногда и открытой упорной борьбы за существование. Невысокий худощавый человек, сеятель бури и борьбы, не сомневается в этом: его взору открыта правда жизни и ее скрытые пружины. Вот почему он так уверенно и смело шагает тайными тропами оккупированного Полесья и полной горстью сеет семена бури и ненависти к классовым врагам, глубоко вспахивая сознание людей, загнанных в закоулки жизни. У него глубокая вера в плодотворность этого сева. Он уже видит богатые всходы, и от этого ему так радостно и настроение у него приподнятое.
Жизнь его полна опасностей. Каждый день, каждый час угрожает тайными кознями врагов и предательством. Много было у товарища Невидного напряженных моментов, таких, когда свобода и сама жизнь его висели на тоненькой паутинке. Он мог бы рассказать немало интересных случаев из своей кочевой, нелегкой жизни в логове безжалостных и хищных оккупантов. Ему расставляли сети прожженные агенты польской полиции — хитрые и опытные шпионы западноевропейского образца. Но его спасает органическое родство с массами бедноты, загнанной в закутки жизни. Беднота любит его, верит ему, как своему человеку. Она же и защищает его, предупреждает, прячет, вырывает из рук добровольных сыщиков вроде Бусыги, видевших в пропаганде и подпольной работе Невидного свою погибель. Невидный знает, что ожидает его, если панской агентуре удастся его поймать. Но он знает и верит в правду нового строя жизни, за идеалы которого борется партия коммунистов. И это дает ему полноту жизни, смысл и оправдание того, что делает, когда узенькой опасной тропой пробирается над краем темной пропасти, каждую минуту рискуя свалиться в эту пропасть. И все это заставляет его постоянно быть начеку и ходить с оглядкой…
Он хочет увидеть, как взойдет посев классовой ненависти и борьбы, посев, в котором немало зерен брошено и его рукой. Интересно вообще жить и бороться за справедливый строй жизни и знать, как и когда кончится эта борьба и как будет строиться новое, не виданное в мире… Он припоминает партизанские митинги на безлюдном поле возле леса, где он случайно встретился с дедом Талашом. В глазах его встают колоритные фигуры старого партизанского атамана и его помощника Мартына Рыля с карабином и деревянной трубой на боку. Эти образы говорят о том, какие глубокие корни пустила в трудящихся массах партия коммунистов. Все это радует и волнует товарища Невидного и укрепляет его непоколебимую веру в победу. Он думает о пожарах панских поместий как об отзвуке партизанской войны. Эти пожары в конечном счете помогут еще большему расширению и углублению партизанского движения. Уверенность Невидного в победе нового строя жизни нисколько не поколеблена фактом временного отхода Красной Армии под напором польских легионеров, вооруженных за счет Антанты: история гражданской войны, история ряда интервенций против Страны Советов убедительно доказывает, что победа и на этот раз будет на стороне большевиков.