На службе Отечеству
Шрифт:
– Что это?
– удивился я.
Петренко, приблизившись, прошептал мне в ухо:
– Товарищ комроты, Осадчего надо немедленно госпитализировать: возможно, у него брюшной тиф.
"Брюшной тиф! Этого еще не хватало!" - ужаснулся я, на секунду представив себе, как зараза распространяется в роте и выводит ее из строя.
Прочитав на моем лице тревогу, Петренко с важным видом добавил:
– Не беспокойтесь, приму немедленные меры к пресечению инфекции.
До очередной остановки Петренко изолировал Осадчего от товарищей в углу вагона и ни на минуту
Перепуганный Осадчий сразу сник, побледнел, на лбу выступили мелкие бисеринки пота, глаза осоловели. Видимо, у него нарастал жар.
Узнав, о чем мы с санинструктором шептались, Стаднюк, поманив Петренко пальцем, тихо спросил:
– А вы уверены в диагнозе?
– Заметив, что Петренко смутился, добавил: - В таком случае нечего без пожара бить в набат.
Бойцы сочувственно смотрели на товарища и встревоженно шептались. Кто-то за моей спиной тихо спросил:
– А чего с ним приключилось?
– Кто ж его знает, скорее всего, холера бо чума...
– А может, проказа?
– Все едино: хрен редьки не слаще.
Заметив обеспокоенные лица бойцов, Стаднюк присел рядом с Осадчим и, положив руку ему на голову, сказал:
– Ну что ты, товарищ Осадчий, раскис, как столетняя бабка? Чуть закололо, а ты уже и помирать собрался.
– Да я що, - оживился боец, - это товарищ санинструктор балакает, що мое дило плохо, а я ничего, и резь в животе уже прошла.
Однако ночью на ближайшей остановке Петренко при помощи старшины все же доставил Осадчего в батальонный медпункт к опытному фельдшеру.
И каково же было наше удивление, когда утром на следующей остановке вслед за добродушно улыбающимся старшиной в вагон вскочил бодрый и радостный Осадчий.
– Усе у норме, товарищ комроты!
– отрапортовал Охрименко.
– Осадчий, як объявил товарищ хвельдшер, зовсим не заразный, трошки понос у його, так мы його быстро вылечим.
Убедившись, что ничего страшного ему не угрожает, Осадчий весело обменивался с товарищами репликами, потешаясь над своим недавним испугом и над ошибкой нашего "ученого" медика.
Сконфуженный Сидор Петренко появился в вагоне только под вечер, во время раздачи обеда. Используя обеденную сутолоку, он забрался в вагон и, получив порцию супа, залез на верхние нары, где затих до утра.
Бедный ротный эскулап! Если б он знал, что на постановке диагноза, случалось, и академики спотыкались, он бы спокойнее переживал свою ошибку.
Однако "научный" просчет нашего медика не поколебал уважения Охрименко к своему другу. Он по-прежнему обращался к нему, несмотря на молодость бывшего студента, по имени и отчеству.
Чем дальше продвигаемся мы на северо-запад, тем чаще задерживаемся на станциях: железная дорога забита в обе стороны; составы идут сплошным потоком. Много санитарных поездов с ранеными. Наш эшелон еще два раза бомбили, и снова нам удалось проскочить без существенных потерь.
На стоянках бойцы, наслушавшись рассказов раненых, возвращаются в вагон заметно помрачневшими, задумчивыми: раненый всегда оценивает обстановку более пессимистично, чем здоровый.
На очередной станции Иван Афанасьевич побежал в штабной вагон в надежде раздобыть свежую информацию.
Эшелон уже набирал скорость, когда младший политрук вскочил в теплушку и, лихорадочно достав из кармана гимнастерки вчетверо сложенную газету, потряс ею над головой:
– Все ко мне!
Бойцы окружили его плотным кольцом. Убедившись, что привлек внимание присутствующих, Стаднюк развернул газету и, обведя всех посерьезневшим взглядом, объявил:
– Слушайте обращение к советскому народу, с которым товарищ Сталин выступил 3 июля по радио.
– Довольно слабый голос младшего политрука неожиданно наполнился металлом: - "Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!
– Голос Стаднюка отчетливо доносится сквозь ритмичный перестук колес.
– Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, продолжается. Несмотря на героическое сопротивление Красной Армии... враг продолжает лезть вперед..."
Стаднюк зачитывает ту часть речи, в которой Сталин перечисляет районы страны, оккупированные фашистскими войсками. Глаза бойцов, устремленные на младшего политрука, казалось, спрашивают: "В чем же дело? Почему так случилось?" И Стаднюк, как бы отвечая на вопросительные взгляды слушателей, продолжает:
– "Как могло случиться, что наша славная Красная Армия сдала фашистским войскам ряд наших городов и районов? Неужели немецко-фашистские войска в самом деле являются непобедимыми войсками, как об этом трубят неустанно фашистские хвастливые пропагандисты?"
Стаднюк обводит взглядом взволнованных слушателей, словно это он сам задает им вопрос, затем решительно восклицает:
– Конечно нет!
– Правильна-а-а!
– узнаю прокуренный баритон Федора Браженко, заряжающего из расчета сержанта Мишина.
– Били самураев, побьем и фашистов!
Младший политрук продолжает взволнованно читать:
– "...гитлеровская фашистская армия так же может быть разбита и будет разбита, как были разбиты армии Наполеона в Вильгельма".
Все минометчики дружно аплодируют. Стаднюк, подняв руку, чтобы восстановить тишину, продолжает:
– "Что касается того, что часть нашей территории оказалась все же захваченной немецко-фашистскими войсками, то это объясняется главным образом тем, что война фашистской Германии против СССР началась при выгодных условиях для немецких войск и невыгодных для советских..."
По выражению лиц видно, что красноармейцы поражены стремлением Сталина не преуменьшать опасность, которая угрожает стране, а, наоборот, подчеркнуть ее. Особенно потрясли нас слова: "Дело идет, таким образом, о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР, о том - быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение".