На службе Отечеству
Шрифт:
– Садитесь, товарищи!
Мы с облегчением, нет, не сели, а буквально повалились на траву, стараясь поудобнее вытянуть натруженные ноги.
– Все, друзья мои!
– тихо и торжественно начал Тонконоженко.
– Конец отступлению! Впереди нас ждет подготовленный рубеж обороны. Нашему батальону отведен участок южнее села Колышки. Его мы должны удержать любой ценой. Дальше отступать но будем.
Нас чрезвычайно обрадовала весть, что теперь батальон будет сражаться в составе родной дивизии.
Распрощавшись с полком, вместе с которым батальон принял боевое крещение, утром
Нашему батальону отвели полуторакилометровый район обороны на левом фланге. Незадолго до полудня роты заняли указанные им участки. Действительно, отлично поработали саперы и местные жители, в инженерном отношении огневые позиции выглядели безупречно. И для людей, и для минометов, и для боеприпасов имелись надежные укрытия. Старшина Охрименко, по-хозяйски обследовав прочные блиндажи, восхищенно заявил:
– Ну и хоромы, едят их мухи! Век бы в них жил...
Лица минометчиков прояснились, затеплилась надежда: теперь остановим фашиста, а там и назад погоним.
Так хотелось верить в это!
Пока старшина и командиры расчетов получали боеприпасы и приводили в порядок оружие, бойцы отдыхали, пожалуй, впервые за трое суток. Мы с командирами взводов старались использовать светлое время для изучения местности и подготовки данных для стрельбы.
После полуночи на переднем крае неожиданно вспыхнула перестрелка. Вскоре выяснилось, что немецкая разведка натолкнулась на наше охранение. Остальная часть ночи прошла спокойно, если не считать вспышек осветительных ракет, то и дело разгоравшейся перестрелки, гула танковых моторов вдалеке. Все свидетельствовало о повышенной активности фашистской разведки и о подходе крупных сил.
Обхожу расположение роты. Всматриваюсь в лица спящих бойцов и командиров. Сколько им еще предстоит пережить, и неизвестно, кому удастся перешагнуть через завтрашний день.
Возвратись на НП, застаю там Охрименко. Старшина доставил термосы с горячим супом. В предвидении жаркой схватки не разрешаю прерывать отдых бойцов.
– Пропадет ужин, едят его мухи!
– с досадой воскликнул Охрименко, дергая себя за ус.
– Ничего, - успокоил я, - покормишь утром.
В блиндаже Стогов предусмотрительно расстелил на охапке свежей травы шинель. Я вдруг почувствовал такую слабость; что с трудом добрался до нее и, упав, сразу провалился в черную бездну.
Разбудил меня внезапно начавшийся артиллерийский налет. Выскочив из блиндажа, увидел бегущих к нашему переднему краю автоматчиков. Попав на минное поле, многие падают, но по их следам бегут другие. Из наших траншей не слышно ни выстрела. В сердце закралась тревога: бойцы и командиры спрятались от обстрела и не видят наступающих фашистов. Бросаюсь на ближайшую огневую позицию. Наталкиваюсь на расчет старшего сержанта Поливоды. Старший сержант колдует у прицела.
– Поливода! Огонь по вражеской
– Есть, огонь!
Поливода машет заряжающему. Тот быстро опускает в ствол подготовленную мину, и она с шипением летит в сторону переднего края. За ней другая, третья.
Разрывы мин предупредили стрелковые роты об опасности. Они открыли ружейно-пулеметный огонь. И в этот момент на позицию минометной роты обрушился огненный шквал. Непрерывный свист осколков заставил нас распластаться на дне окопов. Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Сплевывая пыль и песок, гляжу на часы: прошло всего пятнадцать минут, но они показались мне вечностью.
На огромном поле, расстилающемся перед районом обороны батальона, не видно ни души. Атака отбита. Сколько фашистских трупов осталось лежать на поле, трудно сосчитать.
Опыт предыдущего боя подсказывает, что это еще не настоящая атака. Фашисты, видимо, "прощупывают" нашу оборону, поэтому атакуют не слишком напористо. Теперь следует ожидать более мощной огневой подготовки. А пока тихо, ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны.
Воспользовавшись передышкой, заботливый Охрименко разносит термосы с супом.
Я находился в первом взводе, когда там, сгибаясь под тяжестью термоса, появился щупленький Степушкин. Он смахнул рукой капельки пота с веснушчатого лица и, откинув крышку, громко позвал:
– Подходи, ребята, с котелками!
Разморенные июльским зноем минометчики поплелись к термосу. Степушкин быстро разливал большой деревянной ложкой, которую он, видимо, прихватил из дома, горячий пшенный суп, приговаривая:
– Кушайте на здоровье.
Лейтенант Воронов, приняв от Степушкина наполненный супом котелок, с улыбкой повернулся ко мне:
– Прошу, товарищ комроты, присаживайтесь: вместе опорожним этот котелок, если фашисты не помешают... Ложка есть?
– Есть.
Я вытянул из-за голенища металлическую ложку, завернутую в носовой платок, сел возле ящика с минами, на котором стоял котелок. Торопливо черпая ложкой суп, невольно подумал: "Действительно, фашисты в любую минуту могут возобновить ураганный обстрел, и поесть не удастся".
Хлеба не привезли. Жидкий пшенный суп обжигал, рот. Стараясь остудить его, дую на ложку, поглядывая на расположившихся вокруг красноармейцев. Они едят нехотя, словно по необходимости. Лица задумчивы. Какие мысли занимают их сейчас? Думают о предстоящем бое, который для каждого из нас может стать последним? О родных и любимых, с которыми, возможно, не доведется больше встретиться?
Хрипловатый, насмешливый голос Василя Сероштана заглушил стук ложек о котелки:
– Красноармеец Селивоненко! Сколько раз повторять: не шмыгайте носом, когда подносите ложку ко рту. Аппетит пропадает.
– А що я могу поделать, товарищ сержант, колы мои мати и батько наградили меня таким мокрым носом?
– отзывается на шутливое замечание любимого сержанта Карп Селивоненко.
– Вин сразу слюнявится, як только почуе запах пищи.
– Заметив санинструктора Петренко, Селивоненко кривит свой нависший над верхней губой забавно тонкий нос-хоботок: - Особливо мокреет вин, як почуе поблизости запах горилки...