На службе у Изгоя
Шрифт:
Точнее, попыталась хлынуть, но в узком проходе уперлась в стену русских щитов. Два десятка топорников я держал в резерве, поручив Могуте охранять ворота, а когда стало понятно, что их вот-вот разобьют, туда же поспешил и Добрыня с дюжиной своих рубак. И чуть более тридцати воинов стали живой непреодолимой преградой. Пал Могута, пало две трети их отряда, ранен был вожак беловежцев – и все же они устояли, буквально завалив проход половецкими трупами.
Откатились тогда половцы, поняв, что не сумеют ворваться в крепость, отступили, оставив не меньше двух сотен трупов под ее стенами.
Страшно любить на войне…
Еще день дали нам степняки, еще день готовились к новому, решающему штурму. За это время мы похоронили своих павших во дворе крепости, как смогли, завалили землей гору вражеских трупов в воротах. Опытных лучников во главе с уцелевшими Никитой и Яном осталось всего одиннадцать человек, еще десяток бывалых стрелков удалось собрать среди беловежцев, также вооружив их привычными им составными луками. Можно было раздать оставшиеся и прочим ратникам, по принципу стреляй в толпу – кого-то поразишь, да только и годных стрел у нас осталось всего ничего.
Ночью сделали вылазку – и стрел попробовать собрать, и хворост какой утащить, а какой сжечь. Спустились по канатам с западной стены, единственной, что половцы пока еще не пытались штурмовать. Хотя странно: ведь именно здесь располагается самый слабый участок крепости – пролом, прегражденный частоколом!
Вылазка прошла ни шатко ни валко: стрел подобрали немного, хворост где запалили, где нет, но, по крайней мере, не столкнулись со степняками. И не дали им в темноте занять внешний ров, как в прошлый раз, – получившиеся костры хорошо освещали периметр до рассвета.
Но уже с первыми лучами солнца враг двинулся на штурм.
– Как думаешь, Добрыня, зря я это все затеял?
Десятник, чья левая рука покоится в лично мной наложенном лубке, вымученно улыбнулся:
– Не скажи. Вон сколько поганых побили, сколько их уже саблю в руку не возьмут! Поостерегутся теперь нападать на наши поселения, еще как поостерегутся… А разве не такова доля ратника, чтобы врага бить да чтобы он потом нападать боялся?
Я невесело хмыкнул:
– А заодно и кровь свою лить.
Добрыня согласно кивнул:
– А заодно и кровь свою проливать, куда же без этого? И свою, и вражью…
– И вражью, чтоб побольше было, верно?!
Я коротко усмехнулся и после короткой паузы воскликнул:
– Ну так начнем! Лучники, бей!!!
Еще не стих мой рев, как в воздух взвились первые стрелы – подступающие половцы поравнялись с метками, выставленными по периметру. В этот раз им вновь придется закидывать ров хворостом, да под нашим огнем – и поделом!
Сегодня враг окружил крепость со всех четырех сторон, заготовив на каждую по шесть лестниц. Сегодня он точно прорвется – у меня
Неужели это все?!
Перестрелка длилась полчаса – вначале мои лучники били очень активно, но, когда основная масса вражеских стрелков подобралась ближе к стенам, они спрятались за заборолами. И вскоре половцы приставили лестницы, мы, сколько могли, отпихивали их от стен. Дважды я и Добрыня цепляли их за верхние перекладины простыми деревянными вилами и, уперевшись в древко, чуть отталкивали, а после сбрасывали их набок. Но на третий вилы в очередной раз сломались (как и при прошлом штурме, когда они трескались у всех). Увы, более совершенных орудий в нашем распоряжении сейчас нет…
Первого показавшегося над парапетом степняка срубил Добрыня, второй свалился вниз, пронзенный харалужным мечом. Третий успел вскинуть лук, но не успел выстрелить – умбон моего щита врезался в его челюсть, отправив половца в короткий полет.
Вскрикнул беловежец, поймав в шею куманскую стрелу. Я остался один. Яростно скрипя зубами, дождался, когда над парапетом покажется очередной чересчур острожный враг, попытавшийся тут же рубануть саблей, – разлетелся его клинок от встречного удара, рухнул вниз степняк с разваленным горлом.
Еще один враг напоролся на меч, и тут я услышал быстрые шаги сбоку. Отчаянно вскинул щит, понимая, что проморгал опасность, что не успеваю… Короткий свист, вскрик – и занесший саблю половец выгнулся дугой и завалился на спину, преградив путь товарищу. Последний невольно посмотрел вниз, откуда прилетела стрела, – и не успел встретить быстрый укол моего меча, пронзившего гортань.
– Анд-кх-рей…
Я едва разобрал свое имя сквозь кашляющий хрип. Резко обернувшись назад, увидел, как смертельно раненный Добрыня, поднявшись на колени, рубанул по животу половца, показавшегося над парапетом и уже готового ударить меня коротким копьем. Упал русич, упал сверху поверженный им половец, дико крича от боли, – и еще один враг, бегущий ко мне от соседней лестницы, получил стрелу в бок.
Я наконец-то посмотрел во двор крепости, ища глазами своего спасителя, и сердце мое больно сжалось: прямо под стеной стоит Радей, прикрывающий щитом Дилару, а она вновь вскинула лук, выцеливая бегущих ко мне половцев. Но ведь они уже прорвались за парапет в трех местах, уже оседлали его лучники, уже торчат в щите русича две стрелы, предназначенные моей любимой… Той, которая ради чувств ко мне пошла против собственного народа. Той, которая сейчас готова пожертвовать собой ради меня, как когда-то ради семьи…
– Нет!!!
Оставив лестницу, я бегом бросился в сторону трех половцев, уже натянувших тетивы, целя в одинокую лучницу.
– Я здесь! Сюда бейте!!!
Дорогу мне попытались преградить два врага – как диск, я метнул щит в ближнего, одновременно бросившись на второго. Он умело закрылся сверху щитом и плоскостью сабли – но, яростно рубанув с обеих рук, я разрубил и саблю, и верхнюю часть стальной окантовки, и остроконечный шлем. Вот только застрял харалужный клинок в дереве, может, на мгновение застрял – а вырвать его я уже не успел: второй половец ударил саблей, целя в горло.