На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Постепенно мысли его сосредоточились на решительном бое, который должен был разыграться, как только последние арьергардные части отойдут к Ляояну.
Ощущение силы и упорства передавалось от человека к человеку, С кем бы Емельянов ни встречался в эти дни, с людьми ли своего батальона, с солдатами ли других частей, у всех он встречал это торжественное настроение: русские собрались под Ляояном и Ляояна врагу не отдадут.
За сопками, в лощине, в палатке командира батареи капитана Неведомского долго горела свеча. Вставленная в патрон, в
Мелким почерком Неведомский писал страницу за страницей. Он давно уже не писал стихов, — певучие строчки отступили на задний план перед мыслями, которые требовали точных формулировок.
Когда свеча сгорела наполовину, капитан потушил ее и вышел из палатки. В мерцающем разноцветном сиянии звезд он видел недалеко от себя деревню Маэтунь и высокую скалистую сопку над ней. За деревней тускло сверкала равнина, засеянная гаоляном и бобами. Пение цикад, ровное, ни на минуту не смолкающее, неслось оттуда. А Ляоян был невидим. Его закрыли пологие сопки и звездный свет, который, освещая, вместе с тем и скрывал.
Долго стоял Неведомский, прислушиваясь к ночи, схватившей обширные гаоляновые поля и сопки, крутыми гребнями уходившие к востоку.
Вторая глава
1
Логунов трясся в китайской арбе. Скоро линия железной дороги. Доберется до первой станции, а оттуда прямо в Ляоян.
Как случилось, что он не в плену?
Когда раны его несколько зажили, его отправили в Японию.
Он бежал на третью ночь пути. Конвойные улеглись в фанзе; у ворот, мурлыча песенку, стоял часовой. Потом голос его смолк, он прислонился плечом к стене. Спит или нет?
— Осторожно ступая, Логунов пробрался к тому месту в стене, где еще вечером заметил пролом. Выбрался на улицу, прислушался… пошел в темноту сначала медленно, потом быстрее. Деревня уже сзади. Шел две ночи, приглядываясь к сопкам, деревьям, которые подступали к самой дороге. Ухо его ловило шорохи, тонкий, едва различимый свист в чаще, бульканье тонкой струи воды, и все это было голосами ночной тишины, голосами, которые вдруг стали приносить Логунову новую, острую радость.
Он старался ступать мягко, но то и дело налетал на камни, проваливался в ямы.
В долине несколько раз маячило что-то похожее на деревни, но он торопился все дальше и дальше.
И вот сейчас он едет в арбе.
К полудню Логунов добрался до станции, устроился на тормозе товарного вагона и покатил в Ляоян.
С сопки открылся вид на долину Тайцзыхэ. Река выползала из-за горного отрога, на востоке сверкающей лентой огибала Ляоян и исчезала в море зелени на западе.
Там, туманная за далью, поднималась башня Байтайцзы; южнее, на левом берегу, сгрудились обозы, артиллерийские парки, тысячи белых палаток. Вдоль Фынхуанченской дороги протянулись бесконечные биваки войск, а прямо на юг виднелась Сигнальная гора.
…
В стороне, на камне, сидел Тальгрен. Правофланговый Емельянов, сделав поворот левым плечом вперед, увидел офицера с перевязанной головой. Ему показалось, что это Логунов, но он не поверил.
— Бог знает что мерещится, — пробормотал он. — Жилин, взгляни-ка!
— Разговоры в строю, Емельянов! Сукин сын!
— Куртеев, поручик…
— Что поручик? — Куртеев тоже увидел поручика.
Логунов медленно направлялся к отделению.
— Взвод, смирна-а! — вдруг неистовым голосом, совершенно забывая про Тальгрена, заорал Куртеев.
— Здорово, братцы! — сказал Логунов.
Он что-то еще говорил, но солдаты его не слушали: они рявкнули «здравия желаем, вашбродь» так, как не рявкали генералу.
— Живы-здоровы, молодцы?
— Вашбродь, дозвольте! — кричал Емельянов.
Строй нарушился, Куртеев оглянулся на Тальгрена.
Командир роты поднялся со своего камня и медленно шел к Логунову.
Офицеры обменялись рукопожатиями, Тальгрен сказал: «С чудодейственным!» — и Логунов, помахав рукой солдатам, пошел искать Свистунова.
Свистунов несколько секунд молча смотрел на Логунова.
— Воистину воскресе! — бормотал он, обнимая его.
… Потом обедали в палатке Свистунова, вспоминали о пережитом, испытанном, к концу разговор перешел на Ляоян. По словам Свистунова, знаменитые ляоянские укрепления, которые столько месяцев возводились инженером Величко и на которые столько возлагалось надежд, не стоили ничего.
Передовые позиции растянуты на двадцать пять верст, от линии железной дороги по Тайцзыхэ. Здесь три позиции: Маэтуньская, Цофантуньская и Кавлицуньская. Но две последние не годятся никуда. Солдаты, вместо отдыха перед боем, день и ночь роют окопы! Старые, приготовленные еще до похода 1-го корпуса к Вафаньгоу, недостаточны и потому, что армия выросла, и потому, что место для них выбрано неудачно: японцы, заняв сопки к востоку от города, могут не только безнаказанно расстреливать тех, кто в окопах, но и спокойно к ним подойти, потому что позиции изобилуют мертвыми пространствами. Кроме того, оказалось, что окопы неполного профиля.
Приподнятое состояние Логунова, особенно усилившееся после встречи с ротой, поблекло от рассказа Свистунова.
— Легкомысленны и в легкомыслии своем неисправимы, — сказал капитан. — Величко-то — инженер! Генерал! Профессор инженерной академии!
После обеда получили приказ ломать гаолян от позиций полка до деревни Маэтунь.
Ломать гаолян надо было давно, но как-то случилось, что ломать его было некому: солдаты рыли окопы, каменистый грунт плохо поддавался лопате, палило солнце, люди выбивались из сил. Где тут было думать еще о гаоляне! Некоторые командиры поставили ломать гаолян китайцев. Но китайцам не нравилось истреблять свои поля, и дело почти не двигалось.