На стальном ветру

Рейнольдс Аластер

Если и был сигнал, озвученная или беззвучная команда, Чику пропустила его. Но с одной из лодок донесся внезапный и продолжительный пронзительный звук. Он был глубоко чужд ее ушам, звучал слишком высоко, чтобы быть чем-то, что она назвала бы музыкой. Но музыка была именно такой, какой она была. Акватик начал петь, издавая мощное завывание. Вскоре к нему присоединился еще один, а затем и третий. К тону добавились обертоны. Он начал меняться по частоте. К песне присоединились еще два голоса, а затем еще два. Позже она узнала, что это был мотет для сорока голосов, разделенный на восемь хоров из пяти частей: сорок водных

голосов, звук, способный всколыхнуть океаны. Выступления хоров начали сменять друг друга, постепенно вступая в гармонию и выходя из нее - контрапунктические пассажи переходили в широкие аккордовые фразы, от интенсивности которых замирало сердце.

По мере того, как голоса взмывали ввысь и устремлялись вниз, в круге замкнутой воды начали появляться огни - мечущиеся синие и зеленые фосфоресцирующие вспышки, кометные полосы опала и аквамарина, которые танцевали и извивались. Они организовались в колеса и цветущие последовательности, галактики и цветы постоянно раскрывающегося света. Чику поняла, что это была какая-то хитроумная организация живой материи; точно так же, как Механизм мог превратить пантеру в оружие, так и у Панов были средства подчинять живую биомассу моря своей воле. Здесь они убедили ее почтить память одного из своих, когда сорок голосов наполнили воздух. Еще одно чудо, столь же прекрасное, сколь и печальное, и ей хотелось, чтобы Педру Брага был здесь и стал свидетелем этого удивительного события, чтобы добавить его к сокровищнице чудес своей жизни.

Но, по крайней мере, была Чику Ред, и когда музыка захлестнула их обеих - она подумала, что так, должно быть, звучали хоры сирен древних мореплавателей, - она поняла, что ее сестра чувствует это так же глубоко.

Небо светлело, колеса и цветы увядали, фонари теряли свое сияние. Но прежде чем чары рассеялись, она увидела, как Кану и одиннадцать других акватиков подняли завернутое в саван тело с платформы и позволили ему соскользнуть в бледнеющую воду.

Мотет достиг своей кульминации. Сорок голосов поддерживали одну ноту дольше, чем казалось возможным, а затем, когда наступила тишина, казалось, что сама тишина была своего рода песней.

Лодки начали разрывать свой круг.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Кану подплыл к ним, когда они возвращались на берег моря. Он нашел их сидящими на скамейках в маленькой деревянной каютке на корме лодки Чику, которая служила укрытием от солнца.

– Спасибо, - сказала она.

Чику Ред добавила: - Да, спасибо.

– Я рад, что вы пришли на похороны, - сказал Кану.
– Мы никогда не нуждались в наших друзьях больше, чем сейчас. Кроме того, Мекуфи очень настаивал на том, чтобы пригласить вас.

– С его стороны было хорошо подумать о нас, - сказала Чику.

– Он хотел, чтобы вы присутствовали на похоронах, но это не единственная причина, по которой вас сюда пригласили.
– Кану закрыл за собой дверь и сел на скамейку напротив двух Чику. Его одежда уже высохла, хотя он вышел из воды всего несколько мгновений назад.

– Что теперь?
– спросила Чику.

– Да, - сказала Чику Ред.
– Почему мы здесь?

– Давайте я заварю чай, - заявил Кану.

Кану достал чайный сервиз из деревянного ящика в задней части каюты, аккуратно разложил все необходимые принадлежности на подносе с высокими

краями. Он налил воду, которая уже закипела, в три чашки, украшенные водорослями. Чику понял, что давить на него нет смысла - он заговорит, когда будет готов. Но на подносе было кое-что, что кольнуло память Чику. Это была тонкая деревянная шкатулка, похожая на пенал.

– Я видела это раньше, - сказала она.

Она взглянула на Чику Ред, но в глазах той не было узнавания.

– Мы тянули жребий из коробки, - сказала она наконец.
– В ней были слоны, Самсунг и очки Рэй-Бан. Но это была другая коробка.

– Да, - сказала Чику, соглашаясь.
– Но я видела это раньше.

Кану пустил по кругу чашки с чаем.
– Она принадлежала Мекуфи, Чику. Он хотел, чтобы это было у тебя.

– Он завещал это мне в своем завещании?

– Что-то в этом роде. Он думал о том, чтобы отдать его тебе гораздо раньше, но время все не подходило.

– Ты не возражаешь?
– Чику потянулась к коробке, но воздержалась от прикосновения к ней.

– Валяй - это твое, делай с ним, что хочешь.

Коробка в ее руках казалась пустой. Она открыла маленькую латунную защелку на одном конце и вытащила контейнер, обшитый войлоком с дюжиной квадратных перегородок. Она могла представить, как хранит яйца в этих перегородках. Или глазные яблоки.

Теперь она вспомнила. Это было давно - до смешного давно, - но она помнила.

– Когда Мекуфи впервые пришел ко мне в кафе на вершине подъемника Санта-Хуста, у него было с собой вот это.

– Что это?
– спросила Чику Ред.

– В ней были пылинки. Полагаю, их было двенадцать. Он достал одну и отдал мне.

У Чику Ред, не имевшей доступа к расширению, не было недавнего опыта эмоциональной передачи пылинки, но она достаточно хорошо понимала концепцию. Она знала, что каждая пылинка содержит груз предварительно упакованных эмоций, сформулированных отправителем в состоянии сосредоточенности, подобной дзен, и помеченных для конкретного получателя, а затем навсегда запертых в стеклянной упаковке до момента их высвобождения. Она задавалась вопросом, зачем миру нужны пылинки - наверняка слов и лиц было достаточно.

В коробке оставались две пылинки, спрятанные в последней паре отделений и видимые только тогда, когда отделение было сдвинуто до предела своего перемещения. Одна была молочно-белой, безликой. Другая была какой-то черной с фиолетовыми крапинками.

– Возможно, моя память меня подводит, - сказала она, - но я могу поклясться, что в тот день в коробке была черная. Она выделялась - она была единственной черной. Что это значит?

– Мекуфи дал мне еще одно указание в дополнение к тому, чтобы убедиться, что ты приобрела шкатулку.

Она бросила на сына более пристальный взгляд, чем намеревалась.
– Какое?

– Белая пылинка - это для тебя. Ничего не делай с черной пылинкой, пока не испытаешь на себе белую. Он был очень настойчив.

– Мекуфи сформулировал это перед смертью?

– Давным-давно. Я думаю, что за эти годы он несколько раз обновлял формулировку, но, как я уже сказал, для него никогда не было подходящего времени, чтобы дать ее тебе.

– И его смерть все исправит?

– Полагаю, что да, - сказал Кану.
– Послушай, я здесь всего лишь посыльный. Я действительно не знаю, что все это значит.