На стальном ветру
Шрифт:
Остальные восприняли эту новость с усталой покорностью, которую она ожидала, выражения их лиц были мрачными, но полностью принимающими правду того, что она говорила. Они посмотрели друг на друга и кивнули в знак взаимопонимания.
– Я не могу с этим мириться, - наконец сказал доктор Эйзиба.
– Всегда следует сожалеть о потере одной-единственной жизни. Но им был дан шанс действовать по-другому. После того, что они начали делать с этой планетой - с нами!
– Боюсь, я больше всего привязан к "Занзибару".
– Они были готовы отравить целый мир, - сказала
– Наказание суровое, это верно, но если бы один из этих камней упал на Мандалу... это был бы самый безответственный поступок за всю историю нашего вида! Их нужно было остановить.
– Стокгольмский синдром, - сказал Травертин.
– Вот в чем дело. Мы так долго были ее заложниками, что начали разделять ее точку зрения. Но даже если это правда, это не меняет моего мнения. Намбозе и доктор Эйзиба правы - бомбардировку нужно было прекратить. Если потребовалось совершить этот ужасный поступок, чтобы остановить это, это все равно меньшее преступление, чем позволить этому продолжаться.
Чику едва могла смотреть на их лица.
– Ты еще не знаешь всей истории. Она намеренно уничтожила только три из пяти - она провела свои расчеты и пришла к выводу, что взрыва трех кораблей будет достаточно, чтобы доказать свою точку зрения.
– И что?
– спросил Травертин, наклоняясь, чтобы встретиться взглядом с Чику.
– Она спросила меня, какие два следует сохранить. Она сказала, что если я не назову ей два имени, она примет решение сама.
Доктор Эйзиба сказал: - Ты не можешь винить себя за ее действия, Чику. Она поставила тебя в безвыходное положение - это выбор, о котором никого никогда не следует просить.
– И вообще, какого выбора она ожидала от тебя?
– спросила Намбозе.
– Ты не машина. Ты не можешь принять такого рода решение - никто из нас не смог бы. Голокорабли были нашими домами! Возможно, мы путешествовали на "Занзибаре", но все мы испытывали привязанность к другим кораблям. Даже когда они начали осложнять нам жизнь, у нас все еще были друзья и любимые, разбросанные по всему каравану.
– Это показывает, как мало она на самом деле понимает нас, - сказал доктор Эйзиба, печально качая головой.
– Нет, - сказала Чику.
– Это ты не понимаешь.
– Она вздернула подбородок и встретилась взглядом с каждым из своих спутников по очереди.
– Она дала мне возможность сделать этот выбор, и я им воспользовалась. Я велела ей пощадить "Малабар" и "Маджули". Я приняла такое решение.
– Что ты сделала?
– спросила Намбозе.
– Это был правильный поступок. Я не хотела, чтобы гребаная машина решала, кому жить, а кому умереть. Если это преступление, пусть это будет моим преступлением.
– Ты не имела права принимать такое решение, - сказала Намбозе.
Чику оторвалась от ящиков.
– Я была там. Тебя там не было. Она попросила меня выбрать, и я выбрала. Я не могла оставить это решение за ней, поэтому я сказала ей, что "Малабар" и "Маджули" могут жить. И знаете что? Я бы сделала этот выбор снова. На этих голокораблях есть слоны. Я перевела их туда. Их выживание зависит от меня.
– Слоны, - повторил
– От стад "Занзибара". отделились независимые популяции. "Маджули" взял первую группу, и я вела переговоры с "Малабаром", чтобы он взял еще несколько, когда случилась Каппа...
– Ее голос был на грани срыва.
– Когда все это началось.
– Слоны, - снова повторил доктор Эйзиба.
– Просто для ясности - потому что я очень надеюсь, что чего-то недопонимаю здесь, - ты предпочла слонов человеческим жизням? Ты не рассматривала возможность спасения голокораблей с наибольшим населением или тех, которые несут наибольшее количество специализированных технологий, необходимых нам для жизни в этом мире? Ты основывала свое решение на судьбе нескольких слонов?
– Ты видел танторов, - сказала Чику.
– Но это были не танторы, - сказала Намбозе.
– В этом-то все и дело, не так ли? Это были просто животные.
– Мы не можем привередничать и выбирать. Танторы произошли от слонов. Я была должна им...
– Ты им ничего не была должна!
– сказал доктор Эйзиба, сплевывая сквозь зубы.
– Что она тебе сделала, Чику?
– А потом он вскочил и схватил Чику за предплечья, достаточно сильно, чтобы она почувствовала, как его ногти впились в ее кожу сквозь ткань одежды.
– Тебе не следовало соглашаться на это! С того момента, как ты разбудила меня на "Ледоколе" и сказала, что мне солгали, я принял решение доверять тебе, полагая, что обстоятельства вынудили тебя сделать трудный выбор на благо каравана.
– Эйзиба сильно толкнул ее. Чику потеряла равновесие и упала навзничь, зацепившись ногами за ящики с припасами, на которых она сидела. Она сильно ударилась верхней частью спины, нагнув шею и выбив воздух из легких.
Физическое насилие никогда не было частью ее мира. На мгновение это было больше, чем она могла переварить.
– Тебе следовало отказаться, - сказала Намбозе, нависая над Чику.
– Почему ты этого не сделала? Почему ты не потребовала нашей помощи в принятии решения?
– Это сделало бы его более приемлемым для вас обоих?
– спросил Травертин.
Чику попыталась оттолкнуться от пола.
– Мы должны были принять в этом участие, - сказал доктор, поставив ногу прямо на живот Чику, чтобы удержать ее на полу.
– С нами должны были посоветоваться!
– А что, если бы мы все придумали разные пары имен?
– спросил Травертин.
– Разве голосование по этому вопросу демократическим путем сделало бы это решение менее отвратительным?
Намбозе отскочила в сторону - она стояла на коленях у одной из коробок, роясь в ней, словно что-то искала. Чику снова попытался встать, но Эйзиба усилил давление своей ноги.
– Значит, ты согласен с нами, Травертин, это было отвратительно.
– Что было отвратительно, так это то, что ее попросили сделать выбор - это было преступлением, а не тот факт, что она сделала так, как ее просили.
– Он наклонился и снова встретился взглядом с Чику.
– Сколько времени она дала тебе на размышление?