На стихи не навесишь замки
Шрифт:
там были герои, рыцари, плакали дети.
Там реки чисты, озёра белы и лужи крови,
бесконечные войны и горы,
голуби, куры, мясо.
Планета Землёй звалася.
Я проснулась от страха.
Не бойся, деваха,
завтра снова в полёт
в бесконечные дебри.
И покой тебе обеспечен:
серый волк возле дома рыщет,
полиция тебя ищет,
медведи в двери ломятся!
Спи, нечему больше меняться.
На этой и той планете
грустные, грустные
пускают кораблики в лужах кровавых.
Спи, они сами себя прославят.
Исторически так сложилось:
я влюбилась, влюбилась, влюбилась
в воина смелого, но больного.
Он мне: «Ты к смерти готова?»
Я ему отвечаю:
«Пока жива и стираю
с совести тёмные пятна:
боль, зло, фашистские латки.
Но они никак не стираются.
Видно, время с нами прощается.
Ты там сильно устал или хочешь
на меня взглянуть? Ну как хочешь».
Он опять мне: «Дура дурная,
спину крутит? Ходи больная.
Ни письма от тебя, ни строчки».
Говорю я: «Строчек не хочет
наша история злая.
Знаешь, она хромая
и горбатая даже.
Мы улетим однажды
в мир свой светлый».
– В поганый!
– Ладно, туда. А правый
тот, кто смеётся после.
У меня к тебе есть вопросы:
ты правда веришь в победу?
– А ты?
– Я к тебе приеду
когда-нибудь, очень скоро.
– Победа будет!
– Да, это здорово! —
и на этом история пала,
я его у зла не украла.
Мы те века ещё знали,
когда сидя на восточном базаре,
торговали мылом песочным —
торг шёл восточный.
Мылом песочным мы торговали,
и когда мылились им, знали:
грязь уйдёт, песок в воду канет,
а время нас всё равно обманет!
Вот так и текла неспешно
жизнь у турецкого побережья:
песочные часы, песочное мыло
и гарем у султана самый красивый.
Но мы в гаремах тех не бывали,
мы мылом песочным лишь торговали,
торговали мылом, на базаре сидели
и загадочно вдаль глядели.
Там, из-за синего океана
поднималось из-под тумана
облако-рай,
а в нём караван-сарай
на верблюдах несёт поклажу —
сладкую, сладкую сажу.
Куда уж до неё мылу нашему из песка!
Ведь сладкая сажа – мечта.
Я
не история нас не прощала,
не история загубила
на корню всю человечинку,
не история во зле тут подмечена.
Не история от края до края
чувство гордости у всех украла,
не история летит, куролесит,
не история по войнам и по мессам!
Не история – теория. А что же?
Не история, а то что много строже,
много строже, много гаже, много злее.
Неистория – она всех веселее,
неистория весёлая такая,
что такое грусть-печаль не знает.
Неисторики лепили эти тропы,
неисторики, а мы у них – холопы.
Сказка ложилась на сказку.
Какие-то злые присказки
вокруг сказок кружились,
в сказки они не сложились,
они сложились в рассказы —
сказочные пересказы.
Ты их понимай как хочешь,
но историю не переложишь:
в истории всё как-то серо,
лишь на подвиги смело
рыцари в бой пускались!
Рыцари не сдавались
и кусали народ голодный:
конный и пешеходный.
Не проходите мимо,
мы разыгрываем пантомиму,
как шут отравил царя!
Вот и история вся.
А сказки кружились, сказки
строили детям глазки.
К сказкам мы их приучили,
на сказках и сами учились.
Сказки – дело хорошее,
в них простая история, сложная,
лишь бы заканчивалась чудесно!
Зайцы, русалки, принцессы,
чудовища и драконы.
Читай, подрастай, мой воин,
чтоб победить царя.
Вот и история вся.
Добро, гуляющее по деревне и городу,
седина и бес ему в бороду,
недобрыми занималось делами,
зловещими мучило снами,
беспросветной накрывало тоской
и податью, как пеленой:
подать нищим, подать в казну,
подать сирым, подать попу.
Добро, гуляющее по деревне и городу,
сединой обеляло бороду,
прикрывало людские похоти,
грехи отмывало от копоти
и складывало в рядок:
грех за взятку, грех за стишок,
грех за убийство, грех за тираду.
– Не надо добра нам, не надо! —
кричал уставший народ. —
Засуньте себе его в рот,