На стрежень

Зенкевич Михаил Александрович

— Берегись! Чего зеваешь? — басом из нутра рыкнул Кузьмин на дворника в жилетке и малиновой фланелевой рубахе, собиравшего посреди улицы свежий конский помет в лоток.

Дворник посторонился и хотел было выругаться, но промолчал, увидев, что это не пролетка, а карета с военным.

Внутри темно и душно, пахнет не то духами кисейного свадебного платья, не то ладаном траурного крепа, а может, и тем и другим вместе. Надо открыть оконце в дверце — оно, кажется, опускается. Как смертельно хочется курить. Но ведь он только что курил в кофейной.

«Закурю в последний раз. Еще

успею… Как бы не спутать пакеты».

Адъютант вынул из лежавшего на его коленях портфеля три больших запечатанных сургучом пакета. Вот оно, секретное важное поручение, по которому он едет в карете, и не одно, а целых три.

Первое: «Его Высокопревосходительству г-ну Министру Внутренних дел Сипягину». Второе: «Его Высокопревосходительству г-ну Обер-прокурору Святейшего Синода Победоносцеву». И третье, безымянное, просто: «Его Высокопревосходительству».

Карета остановилась на Дворцовой площади у Адмиралтейства, как было приказано, но офицер крикнул кучеру:

— Поезжай дальше.

— Куда прикажете дальше?

— По набережной… К Николаевскому мосту.

В дверцу справа, с Невы, ворвался резкий ветер. Офицер затянулся в последний раз и бросил недокуренную папиросу. У моста карета остановилась, пропуская катившуюся со звоном конку. Шаловливо подняв для защиты книжку к закинутым мордам лошадей, через улицу перебежала смуглая по-южному девушка — верно, курсистка-бестужевка. А долговязый лохматый студент, с которым она шла с Васильевского острова, не успел, застрял перед каретой и злобно посмотрел (если бы он только знал, кто это!) на высунувшегося из дверцы офицера, решительно крикнувшего в ответ на третье «куда прикажете?» кучера:

— К Государственному Совету! К Мариинскому дворцу!

«Ко дворцу! Значит, граф, чай, его сиятельство не поскупится на чай…»

К Мариинскому дворцу, такому же сумрачному, как и Финляндский вокзал, одна за другой подъезжают черные кареты. В час дня должно состояться заседание Комитета министров. Помощник швейцара, отставной гвардейский унтер Парфенов, в парадной ливрее, с медалями встречает снаружи их высокопревосходительств.

«Еще карета… нет, это не министерская, не к нам…» Но карета, хотя и не министерская, подкатила прямо к подъезду дворца. Высунувшийся из дверцы офицер спросил подбежавшего Парфенова:

— Господин Министр Внутренних дел здесь?

— Никак нет. Еще не приезжали.

— Ну, я его, может, застану на квартире.

И офицер как бы с досадой махнул рукой кучеру.

— Поезжай на квартиру!

— Куда на квартиру, ваше сиятельство?

— Вернись обратно. Все равно не застану…

Карета завернула, сделав петлю, и подъехала снова к дворцу. Офицер в светло-серой шинели, с портфелем, звеня шпорами, ничего не сказав, прошел решительно мимо распахнувшего двери Парфенова («Адъютант, должно, курьер») в подъезд, где его на площадке лестницы встретил швейцар Лукьянов.

— Мне надо лично подать бумагу от Великого князя Сергея Александровича.

Швейцар Лукьянов, с седыми усами и бакенбардами под Александра II (помнит еще Плевну), услышав, что адъютант прибыл курьером от Великого князя, ответил почтительным «слушаюсь» и тут же отвернулся

к двери, заметив сквозь стекла, что подъезжает знакомая карета. Стоявший в стороне адъютант пристально посмотрел на вошедшего в сопровождении выездного лакея министра, сбросившего на руки швейцара шубу, — весна запоздала в этом году, резкий ветер с Невы пронизывает и сквозь карету.

«Он… То же лицо, что на портрете, только желтей, одутловатей».

Достав из портфеля верхний пакет, адъютант решительно шагнул наперерез министру, щелкнув шпорами и встав навытяжку (честь отдать нельзя, обе руки заняты, в левой — портфель, в правой — пакет):

— Письмо к вашему высокопревосходительству от Великого князя Сергея Александровича!

Это не его голос, а чей-то чужой с силой вырвался из сдавленного горла и необычно звонко раздался под сводами мрачного дворца. Министр недоуменно поднял брови (он давно не в ладах с Великим князем) и, точно не расслышав, брюзгливо переспросил:

— От кого?

— От Великого князя… Сергея… Александровича! — вторично, молодо и звонко, отрапортовал адъютант.

Министр хмуро взглянул на адъютанта (на мгновенье взгляды их встретились), а затем взял от него и тут же («странно! о чем пишет Великий князь?») надорвал большой пакет со вложенным внутри листом слоновой бумаги, но содержание ее прочесть не успел. Адъютант быстро отступил на шаг назад и, выхватив освободившейся от пакета правой рукой из кармана шинели револьвер, два раза в упор выстрелил в министра. Все еще не выпуская пакета, министр, застонав, грузно повалился на пол.

Третий выстрел (швейцар Лукьянов успел схватить офицера за руку) отклонился в сторону и ранил в плечо выездного лакея Боброва (шуба министра тоже с бобровым воротником). Четвертый и пятый ударили в потолок: Лукьянову удалось поднять руку офицера вверх. Пять выстрелов! Пять пороховых огненных печатей по числу сургучовых пяти на оброненном на пол министром великокняжеском пакете.

— Не держите меня… Я сделал все, что было нужно…

Старый черт, а как вклещился в руку, задрал ее кверху оглоблей и широко, по-рыбьи открывает рот, но крика после выстрелов не слышно. По устланной малиновым половиком дворцовой лестнице сбегают чиновники, среди них есть и высокопревосходительства с заседания Комитета министров. Жаль! В портфеле осталось еще два пакета, а в револьвере — две пули, но его уже вырвали! Все равно он сделал свое дело!

— За что он его? За что?

— С такими людьми так и поступают… Это за последний циркуляр… («Циркуляр — такое объяснение им понятней, чем люди!»)

— Циркуляр… Какой циркуляр?

— Что ж он лежит на полу? Надо его поднять… Доктора, скорей доктора!

— Послали… В Максимилиановскую лечебницу, рядом…

Господина министра общими усилиями неловко подняли с пола и положили на ларь, на подостланный кем-то тюфячок (на нем спят дежурные сторожа), а под голову подсунули шубу, ту, в которой их высокопревосходительство приехали, швейцар так и не успел ее повесить, выронил на пол. Министр — без сознания, но вдруг открыл глаза и в ужасе отшатнулся: ему померещилось, что к нему снова подходит адъютант с пакетом.