«На суше и на море» - 63. Фантастика
Шрифт:
— Они говорят, вы обладаете какой-то странной и могущественной силой, — изредка переводил Чедка, — они говорят, пришельцы слишком подвижны, и сомневаются, можно ли им доверять.
— Что говорит вождь?
— Вождь уверен, вы не хотели зла.
— Хоть это-то хорошо, — сказал Мартен. — Надо уходить, пока не поздно. Они встали.
— Мы покидаем вас, — шепотом обратился Мартен к вождю, — но просим позволения для других с нашей планеты посетить вас. Забудьте ошибки, которые мы сделали, они объясняются лишь нашим незнанием.
Чедка переводил, и
Кросвелл в порыве благодарности протянул ему свою руку. Вождь поглядел на нее, чем-то озадаченный, потом взял руку, пытаясь догадаться, что с ней делать. Через секунду он, задыхаясь, резко отдернул свою руку, и все могли видеть на коже глубокие ожоги.
— Что же это…
— Пот! — воскликнул Мартен. — В нем кислота. Должно быть, она оказывает почти мгновенное действие на их нежную кожу.
Дюрелляне столпились, среди них происходило какое-то волнение, у некоторых в руках появились камни и палки. Вождь, по-видимому, жестоко страдал от боли, но все же старался в чем-то убедить своих подданных. Земляне не стали дожидаться окончания этой дискуссии и поспешили на корабль так быстро, как мог Мартен идти с помощью посоха.
Лес темнел позади, в нем чувствовалось какое-то подозрительное движение. Задыхаясь, они добрались до корабля. Кросвелл, прибежавший первым, споткнулся о травянистую кочку и упал почти у самого люка, разразившись проклятиями.
— О, дьявол! — он сморщился от боли.
Почва вдруг задрожала под ним и поползла в сторону.
— В корабль! — приказал Мартен. Они сумели убраться с планеты, прежде чем земля окончательно разверзлась.
— Это опять, должно быть, та симпатичная вибрация, — сказал Кросвелл несколькими часами позднее, когда корабль уже летел в свободном пространстве.
Мартен вздохнул и покачал головой:
— Прямо не знаю, что делать. Хотелось бы вернуться и объяснить им, но…
— Мы и так оставались дольше, чем следовало, — сказал Кросвелл.
— Пожалуй. Грубейшие ошибки, одна за другой. Мы начали плохо, а все, что делали потом, было еще хуже.
— Это не оттого, что вы делали, — объяснил Чедка самым приятным голосом, который они когда-либо слышали от него, — это не ваша вина. Это оттого, что вы есть вы.
Мартен на минуту задумался:
— Да, вы правы. Наши голоса сотрясают их почву, наши жесты гипнотизируют их, наше дыхание их душит, наш пот их обжигает. О боже!
— Боже, боже, — угрюмо проворчал Кросвелл. — Мы настоящая живая химическая фабрика: только и знаем, что выделяем ядовитый газ да первоклассно обжигаем.
— Но это не все, что вы есть, — сказал Чедка. — Смотрите!
Он протянул Мартену его посох. Часть посоха, там где он касался рукой, расцвела; долго спавшие почки пробудились и превратились в розовые и
— Вы видите? Вы еще и это также.
— Эта палка была мертва, — задумчиво промолвил Кросвелл. — Некоторое количество жира на нашей коже, я думаю… Мартен вздрогнул:
— Значит, вы думаете, что все изделия из дерева, к когорым мы притрагивались: резные панно, хижины, храм…
— Да, я думаю, это так, — ответил Кросвелл. Мартен закрыл глаза и отчетливо представил себе внезапно превратившееся в цветущий сад мертвое дерево.
Я думаю, они поймут, — сказал он, больше всего Стараясь убедить самого себя, — это прекрасный символ, а они очень понятливый народ. Я думаю, им придется по душе… ну, хотя бы ничтожная часть того, что мы есть.
Генри Д. Формен
ДЕТИ ЗЕМЛИ
Крот знания — вот как я всегда называл Майкла Трюсдела. В поисках знания он копался в точности так, как копается крот в поисках пищи, и то, что он находил на своем пути, поглощал жадно, быстро, не задумываясь о вкусе. Этнография была предметом всех его изысканий, и для него не существовало таких вещей, как устные рассказы, предания и легенды: он признавал только строго научные данные и факты.
А посему то, что рассказал он мне при нашем последнем свидании в такой бессвязной форме, с такой страстностью, произвело на меня глубокое впечатление и осталось в памяти на всю жизнь. Он усвоил привычку появляться внезапно, без всякого предупреждения, в моей хижине неподалеку от каньона Батт и производить словесный взрыв, который ни с чем не сравним.
— Разреши мне переночевать у тебя.
Он не стал ждать ответа, бросил в угол свою походную сумку с пристегнутым к ней одеялом, плюхнулся в кресло — и начался взрыв.
— Ага! Новый коврик работы индейцев навахо! Знаешь, какая это работа? Плохая работа. Я поговорю с ними. Спешка и нерадение. Все становится стандартным. Есть у тебя что-нибудь испить? Вода? Молоко?
Утолив жажду в тот последний памятный вечер, он откинулся на спинку стула и закрыл глаза, как смертельно уставший человек.
— Куришь? — спросил я, бессознательно подражая его отрывочной, лаконичной манере говорить.
— Курить — курить? Да — трубка. Странно! — воскликнул он вдруг со своей обычной непоследовательностью. Белые — белые индейцы — вот что я подумал вначале. Я уже почти забыл о них. Но сейчас они пришли мне на память. — Он рассмеялся. — Слыхал о таком племени. Где-то в Центральной Америке. Хотя те все альбиносы. Но эти — здесь никакого альбинизма… Нет, нет!
— Что такое ты болтаешь, Майкл? — сказал я, невесело улыбнувшись и протягивая ему трубку и банку с табаком.