На суше и на море. 1962. Выпуск 3
Шрифт:
В Галифакс Адам Ниссен спокойно прибыл на пароходе. До срока, обозначенного в приказе, оставалось три дня… и Ниссен решил:
— Посмотрю-ка я напоследок Канаду. За три дня доберусь до лагеря на автомобиле.
Чемодан был набит медицинскими учебниками, а в кармане похрустывали бумажки — заработок за китобойный сезон. Он купил подержанную машину марки «олдсмобиль», погрузил в нее чемоданы, и в путь-дорогу. Проскочив Квебек, миновал Торонто. Двое суток за рулем, и Адам был ужо не так далеко от места назначения, когда среди бела дня не заметил, как дорога вдруг исчезла, и автомобиль, на большой скорости перескочив через кювет, ударился о телеграфный столб, перевернулся…
— Здравствуйте, господа!
Кто-то предложил продать разбитую машину за пятьдесят долларов.
— Нет, — отказался Ниссен, — я машину не продаю.
Спросив, где почта, он пошел отправлять последнюю штатскую телеграмму: «К сожалению, не могу явиться в срок, немного запоздаю».
— В конце концов я все-таки приехал туда, — улыбается Адам, — и был лекарем в лагере, единственным врачом норвежской армии с советским дипломом, и одновременно проходил военную учебу. Там у меня появились и новые друзья. Среди них был рядовой Тур Хейердал. Он был страстным охотником — все свободное время проводил в лесу на охоте… В Канаде есть еще и леса, и охота, и медведи. И как-то на охоте он подстрелил медведицу. При ней оказался еще молочный медвежонок. Тур забрал его в лагерь. Выкормил из рожка. Медвежонок словно прикипел к нему. Радовался, когда Тур возвращался с учения. Даже спал с ним на одной кровати. А когда к Туру приехала его жена, медвежонок не мог потерпеть, чтобы кто-нибудь лежал рядом с его хозяином на кровати. Он считал это своей привилегией. Медвежонок немедля влезал сам на постель, расталкивал супругов и занимал место между ними. Из-за этого происходили мелкие семейные сцены.
— Но ведь я не могу выбросить медвежонка, я виноват перед ним… убил его мамашу! — оправдывался Тур.
— Чем бы окончились ссоры из-за медвежонка, неизвестно, по мы получили новые назначения и должны были покинуть Канаду… Тур Хейердал отправлялся к главным норвежским воинским силам, расквартированным в Шотландии. Там его сначала как человека, не имевшего воинской профессии (кому нужен в дни войны этнограф?), назначили официантом в офицерской столовой.
Ниссена же перевели в Исландию врачом авиаэскадрильи, которая патрулировала морские караваны. Там, в Исландии, он встретил свою сестру Герд — знаменитую драматическую норвежскую актрису, жену поэта Нурдаля Грига [17] . В годы войны она жила в Исландии.
17
Нурдаль Григ (1902–1943) — выдающийся норвежский писатель, антифашист-демократ. — Прим. ред.
Когда Нурдаль первый раз увидел Герд Эгеде-Ниссен, он не отводил глаз от простой серебряной цепочки на ее шее. Это была семейная реликвия, перешедшая к ней от деда Кристиана, — подарок Гарибальди.
— Дай мне ее, — сказал Нурдаль, снимая с шеи цепочку… Она должна быть у меня.
Герд удивилась.
— Я беру… свою цепочку… и тебя с нею…
И как могла Герд не подарить эту цепочку, дар Гарибальди, Нурдалю Григу, который собирался тогда в Интернациональную бригаду, сражавшуюся на испанской земле за свободу человечества.
Потом он был военным корреспондентом и часто наведывался в Исландию, где жила его жена Герд и где она играла в спектаклях и давала концерты для норвежских воинских частей.
Много
Двадцать второго июня (в Исландии в это время царят белые ночи и светит полуночное солнце) Ниссен зашел в английский офицерский клуб. Он беседовал с английскими офицерами, когда кто-то включил радиоприемник, настроенный на лондонскую волну, и оттуда зазвучала речь Черчилля о том, что полчища Гитлера обрушились на Советский Союз, о том, что Советская Россия отныне стала союзником Англии.
Когда радио замолкло, старший офицер поднялся с места и провозгласил тост за здравие и успехи нашего нового союзника. И многие офицеры стали пожимать руку Ниссену, так как он был единственным коммунистом в офицерском клубе и не считал нужным скрывать это.
— Ты был прав, врач! — сказал на улице Адаму военный моряк, в котором он узнал старого сослуживца, матроса, одного из самых заядлых спорщиков о политике в кубрике китобойного судна. — Мы-то хотели выбросить тебя в море, а прав оказался ты! — повторил он.
Зимой тридцать девятого года, введенные в заблуждение антисоветской пропагандой, на всех своих судах «сердобольные» норвежцы собирали пожертвования в пользу Финляндии, которая вела войну с Советским Союзом. Адам отказался дать на это дело хотя бы одно эре.
И вот теперь, двадцать второго июня, перед ним стоял один из заводил в военной форме и, каясь, говорил:
— Ты был прав, врач! Один против нас всех… Молодец!
Январь сорок второго года, несмотря на промозглую холодину, на бесконечные сумерки, которые в тех широтах называются днем, Адам встречал с самыми радужными чувствами.
Еще бы! Он назначался помощником профессора Крепберга, которому поручено организовать в Канаде санитарный батальон и полевой госпиталь войск вторжения! Значит, близко возвращение в Норвегию!
Это даже хорошо, что темная ночь всего на час-два сменяется дневными сумерками, — вражеским подводным лодкам труднее обнаружить корабль, идущий без огней… Теплоход (одиннадцать тысяч тонн водоизмещением!) взял курс на Гренландию, подальше от немецких субмарин, а затем, уже у берегов Америки, крутой поворот на юг.
Сначала шли с конвоем, потом суда конвоя повернули обратно.
— Через три дня мы будем в Нью-Йорке, — сказал капитан.
Но, по-видимому, верны морские приметы — нельзя никогда точно называть день и час, когда собираешься отдать якорь в порту назначения!
В тот же вечер судно было торпедировано немецкой подводной лодкой.
Ниссен сидел за чашкой кофе и беседовал с другом о том, что каждый из них собирается делать в Нью-Йорке. И вдруг удар. Треск. Все зашаталось. Погасло электричество… Корабль затрясся. Чашки и блюдца разбиваются со звоном. Адам быстро находит свою каюту, надевает непромокаемое пальто, в одну руку берет стоящий наготове чемодан, в другую — вышитую подушечку, подарок одной незнакомой ему девушке в Нью-Йорке от ее подруги из Исландии, подарок, который он обещал передать лично, — и бегом по трапу наверх.
На палубу уже высыпали все, кто не занят службой. Вид у всех подчеркнуто спокойный, какой бывает, когда нервы напряжены до предела. Команда накладывает заплаты на проделанное торпедой отверстие, «пассажиры» осматривают его и вслух гадают, ускользнули от преследования или нет…
Становится все темнее, но никто уже вниз не спускается, и поэтому, когда в половине третьего ночи одна за другой две торпеды сотрясают корабль, люди встречают этот страшный удар на палубе. Судно сильно накреняется. Ему нанесены смертельные раны.