На тихой улице
Шрифт:
Ребята-велосипедисты, выстроившись гуськом, тихонько вели свои машины следом за Кузнецовым.
— Это Кузнецов! Судья! Я его знаю! — слышались тревожные мальчишеские голоса.
— Николай Быстров? — после недолгой паузы спросил Алексей у своего пленника.
— Ну, Быстров.
— Товарищ судья, но ведь он ничего плохого не сделал! — горячо вступилась за приятеля Настя.
Алексей взглянул на девочку и увидел такие веселые ямочки на щеках ее курносого веснушчатого лица, что даже сейчас, когда Настя была явно встревожена, ему показалось, что еще миг — и она рассмеется. А Быстров, хмурый, настороженный, наперед готовый к отпору,
— А я ничего плохого твоему другу делать не собираюсь, — хорошенько рассмотрев Настю и Быстрова, сказал Алексей. — Ну, а поговорить, пожалуй, не мешает.
— О чем? — спросил Коля. — Я с вами не знаком совсем, а вы меня остановили. Пустите, я поеду.
— Хорошо, поезжай, — сказал Алексей, сняв руку с плеча мальчика. — Ну, что же ты не едешь?
— О чем разговор, товарищ Кузнецов? — помедлив, спросил Быстров.
— Вот видишь, ты и фамилию мою знаешь, а говоришь, что я для тебя совсем незнакомый человек.
— Знаю. Что ж с того? В одном доме живем.
— И я вас знаю! — оживившись, сказала Настя. — Только я не в вашем доме живу, а в семнадцатом, рядом со школой. Меня Настей зовут.
— Вот и познакомились, — ласково глянул на девочку Алексей. — А я иду сейчас и вижу, какие-то сорванцы пугают своими велосипедами прохожих. Что, думаю, за народ? А оказывается, это Настя из семнадцатого дома и мой сосед Коля Быстров. Да еще вот эти голубчики! — Алексей, не оглядываясь, взмахом руки указал на ребят которые по-прежнему тихонько ехали следом за ним.
— Мы больше не будем! — почувствовав по тону Кузнецова, что бояться его вроде нечего, повеселев, сказала Настя.
— А как еще ездить? — упрямо склонил голову Быстров. — По-черепашьему?
— Как еще ездить? — вдруг резко произнес Кузнецов, строго взглянув в глаза мальчику. — Об этом ты меня не спрашивай. Езда — это пустое…
Поравнявшись со своим домом, Алексей свернул в глубокий арочный туннель, что вел во двор этого огромного здания, вмещавшего в себя столько жителей, сколько не наберется и в ином районном городе.
Все так же петляя на медленном ходу рулевыми колесами, ребята въехали следом за Кузнецовым во двор. Двор был широк и просторен, но, стесненный со всех сторон высокими стенами, казался меньше своих действительных размеров. Посередине дворовой площади было разбито несколько клумб, чьими-то заботливыми руками посажены молодые липы. Эта часть двора привлекала глаз своей прибранностью, яркими пятнами цветов, негустой тенью молодых деревьев. Здесь со своими мамами и нянями гуляли крошечные обитатели дома, сидели на лавочках, ведя меж собой неспешные разговоры, старики.
А чуть поодаль — двор точно сознательно был кем-то поделен на две части — виднелось несколько вкривь и вкось построенных сараев и гаражей, стояло с десяток легковых машин. Возле машин толпились ребята постарше. Они с интересом разглядывали автомобили и с видом заправских знатоков обменивались авторитетными суждениями, готовые по первому знаку любого из водителей опрометью броситься с ведром за водой или же подкачать спустивший баллон — словом, готовые на всякую столь милую их сердцу возню с машиной. И тут же, с риском выбить оконное стекло, несколько
То и дело хлопали двери подъездов. Это возвращались с работы взрослые обитатели дома. Они торопливо пересекали двор, проходя мимо садика, мимо сараев и гаражей, привычно лавируя между игравшими в футбол ребятами, и видно было, что вся эта картина гомонливой жизни двора примелькалась им, перестала привлекать их внимание.
Оглядывая сейчас двор, Алексей подумал, что и он, много лет прожив здесь, тоже не замечал ни этих вот полуразвалившихся сараев, ни грязи по углам, как, впрочем, не обратил внимания и на появившийся недавно посреди двора маленький садик. А вот теперь заметил.
Молодые липы радовали дружным согласием, с которым принялись на бесплодной прежде земле двора. Цветы на клумбах напомнили что-то хорошее, памятное еще с детских лет, может быть, потому, что было среди них больше всего анютиных глазок — цветов нехитрых и знакомых даже самому закоренелому горожанину.
Казалось, стоило лишь прикрыть ладонью глаза, как перед внутренним твоим взором промелькнут целые аллеи этих сине-желто-белых цветков, виденных и в московских скверах, и в загородных санаториях, и на клумбе перед входом в Дом пионеров — словом, всюду, где довелось тебе побывать и где привычный ритм жизни чуть притормаживался, точно вместе с цветами в жизнь человека неизменно входит минута раздумья, неосознанная радостная минута тишины и отдыха.
Во всей своей убогой неприглядности представились сейчас Алексею грязные дворовые закуты, кучи строительного мусора, трухлявые сараи, подле которых, лишь подчеркивая их убожество, стояли новые, красивые автомобили.
С внезапной болью в сердце припомнилось ему, как, бывало, мальчишкой целыми днями играл он среди этого мусора и запустения, среди всей этой дворовой завали, которая почему-то неискоренимо жила в их дворе. Вспомнились и игры тех ребячьих лет, что были под стать двору с его темными углами и лазами в лабиринт подвалов, с его неписаными законами и понятиями мальчишеской удали. Расшибалочка, пристенок, очко — игры на деньги, и первая папироска, и первое бранное слово, — все вынес Алексей из этих дворовых закутов, предоставляя школе и семье вступать в единоборство со всем этим, говорить и убеждать, что это дурно, наказывать, если убеждения не помогали, называть неисправимым, если не действовали и наказания.
А что бы лучше — взять да и ополчиться на темные углы, трактором перепахать дворовую заваль, закрыть, запретить, искоренить все, что, как грязное слово на стене, ранит душу ребенка!
Чего проще… Но вот и сейчас шли мимо Алексея, возвращаясь с работы, взрослые обитатели дома, шли, торопливо пересекая двор, привычно лавируя между игравшими в футбол ребятами, и видно было, что всё здесь давно примелькалось им, перестало привлекать их внимание.
С горечью и досадой на себя подумал Алексей, что и он, наверно, вот так же торопливо, с безразличным видом прошел бы сейчас через двор, если бы с полгода назад не был избран народным судьей. Звание это и то, что больше всего в жизни желал он сейчас оправдать доверие тысяч людей, сказавших в памятное ему утро: «Быть Алексею Кузнецову нашим народным судьей», — это высокое чувство ответственности и долга глубоко преобразило его жизнь, обострило зрение, заставило понять и увидеть многое из того, что еще недавно находилось за пределами его интересов.