Шрифт:
Александр МАТЛИН
НА ТРОИХ С ЦРУ
Скажу прямо, без ложной гордости: человек я не примечательный. То есть, совершенно неприметный человек, ничем не выдающийся и никак себя не прославивший. Что делать, не всем же быть Хемингуэями.
Но один раз в жизни я всё-таки почувствовал свою значительность. Было это много лет назад, вскоре после того, как мы с женой приехали в Америку. Жили мы в маленькой скромной квартире в небольшом городе в Миннесоте,
— Я приехал из Вашингтона и хотел бы с вами встретиться.
Я стал лихорадочно соображать: как бы выяснить, что было сказано в первой фразе, и при этом не показаться идиотом. Я сказал небрежно:
— Надолго приехали?
— На пару дней, — вежливо ответил плюшевый голос.
— Ага. Можно спросить, зачем приехали?
— Чтобы встретиться с вами.
— Ага. А откуда вы?
— Из Вашингтона.
Я понял, что не показаться идиотом уже не смогу. А обладатель голоса тем временем проявил чуткость и добавил:
— Я работаю в интеллидженс сервисе и хотел бы с вами встретиться, так как вы недавно приехали из Советского Союза.
Так и сказал. В интеллидженс сервисе. Из Вашингтона. Специально приехал, чтоб со мной встретиться. В течение секунды моё воображение вспыхнуло и разгорелось, как пролитый бензин. Всё ясно: интеллидженс сервис хочет использовать меня в качестве консультанта. Я им нужен как специалист по Советскому Союзу. А может, и по всей восточной Европе. Эксперт по делам холодной войны. Вот тут-то я и почувствовал свою значительность и незаменимость в деле обеспечения мира и безопасности во всём мире. Я сказал:
— Когда вы хотите встретиться?
— Я понимаю, что вы работаете, — сказал голос, продолжая проявлять чуткость. — Если хотите, мы можем встретиться в субботу. Где вам удобно.
— Хорошо, давайте в субботу, — важно сказал я и ощутил лёгкий пинок в зад. Оказалось, что моя жена уже давно стоит рядом, вытирая руки о фартук и прислушиваясь к разговору.
— На обед! Пригласи на обед! — внятно прошипела она.
С моей женой так. Каждого человека, с которым я вступаю в контакт, она считает своим другом и немедленно собирается кормить.
— Хотите придти к нам на обед? — сказал я.
— О! — удивился плюшевый голос, имя которого, как выяснилось впоследствии, было мистер Цвайхман. — Это очень мило с вашей стороны! Но я не один. Со мной будет наш местный представитель. Это ничего?
— Ничего.
— Его зовут Патрик О’Миллэн. Это вас не смущает?
— Нет, нет, что вы, что вы, — сказал я, делая вид, будто понял, что имел в виду мистер Цвайхман. — До встречи в субботу.
— В котором часу они придут? — спросила жена, когда я положил трубку. — В шесть? Хорошо. Я сварю борщ и сделаю зразы с грибами. А кто они такие?
— ЦРУ, — сказал я, с нескрываемой гордостью.
Жена побледнела, и из глаз её потекли слёзы.
— Так я и знала, — сказала она сквозь всхлипывания. Не иначе, кто-то донёс, что мы незаконно привезли из Италии килограмм салями…
В субботу, ровно в шесть раздался звонок в дверь, и я бросился открывать. Мистер Цвайхман оказался высоким галантным джентльменом с седеющими висками и тонкими усиками. Мистер
Вы знаете, как американцы пьют водку. Это — непристойность. Это — позор нации. Великий народ, подаривший миру Марка Твена и высадивший первого человека на луну, понятия не имеет, как надо пить водку. Они её разбавляют! Чем угодно — томатным соком, апельсиновым соком, тоником, даже холодным чаем. При одной мысли об этом экран компьютера темнеет у меня перед глазами, и горло перехватывает спазма от боли за мою великую новую родину.
Впрочем, в тот вечер я не думал об этом. Захваченный ожиданием надвигавшейся на меня значительности, я чувствовал себя американцем и готов был разделить их позорные навыки. Поэтому я спросил, чем мои гости хотят разбавлять водку. Услышав этот вопрос, мистер О’Миллэн потупился.
— Я думал, русские пьют водку прямо так, не разбавляя, — сказал он, и в голосе его прозвучала тоска и надежда.
— Пожалуйста. Конечно. Как хотите, — сказал я и посмотрел на мистера Цвайхмана. Всё-таки, он был начальник, из Вашингтона.
— Я вас предупреждал, что он ирландец, — сказал мистер Цвайхман и, неожиданно перейдя на русский язык, добавил с лёгким акцентом: — Меня можете не спрашивать. До войны я жил в Воронеже.
Я налил, и мы выпили за здоровье хозяйки дома, как галантно предложил мистер Цвайхман. Я налил снова, и мы выпили за наше благополучное прибытие в Америку, как предложил мистер О’Миллэн. Потом мы выпили за моё здоровье. Потом — за процветание Соединённых Штатов. Потом — за наши с женой успехи в работе и личной жизни. Потом — за успехи американских атлетов в предстоящих олимпиадах. Потом — почему-то за дружбу американского и пуэрториканского народов.
После каждого тоста я ожидал, что мои гости, наконец, заговорят о важном государственном деле, по которому они приехали. Но они говорили обо всём на свете — о старых фильмах, о плохом климате в Вашингтоне, о болезнях позвоночника, о своих огородах и своих семьях. Оказалось, что у мистера О’Миллэна шесть детей, и мы выпили за здоровье каждого из них в отдельности. Потом оказалось, что двое из них замужем, и мы выпили за счастье их семей, каждой в отдельности. К тому времени, когда дело дошло до здоровья моего двоюродного брата, я уже слабо соображал, за что и с кем я пью. "Абсолют" кончился, и я достал из холодильника бутылку "Вольфшмита". Конечно, подавать "Вольфшмит" после "Абсолюта" позорно, но мои гости приняли это проявление бедности с благородным снисхождением. Около одиннадцати часов вечера мы пересели на диван. Мистер Цвайхман, которого я к тому времени уже запросто называл Бобом, сказал:
— Теперь поговорим о деле. Бизнес есть бизнес. Ты приехал из страны, с которой мы находимся в состоянии холодной войны. Наше правительство интересуют все секреты этой страны, какие ты знаешь.
— Ребята, — сказал я, с трудом ворочая английским языком, — можете на меня положиться. Я сделаю всё возможное, чтобы мы с вами одержали победу в холодной войне. Но никаких секретов я не знаю. Мне их не доверяли.
Это была сущая правда. Я был инженером-строителем, и все мои профессиональные знания ограничивались тем, как месить бетон и ругаться матом с рабочими, что вряд ли могло заинтересовать правительство Соединённых Штатов. Мой друг Боб Цвайхман огорчился.