На троне великого деда
Шрифт:
Поражённая, задумчивая, мечтательно смотрела она ему вслед. Между тем приближалась уже головная колонна Измайловского полка, и солдаты не дожидались больше сигнала; они ещё издали присоединились к громким кликам своих товарищей-преображенцев, и ещё громче грянуло их молодецкое «ура», когда они проходили мимо государыни.
Все эти полки, приветствовавшие с таким одушевлением Екатерину Алексеевну, должны были вслед за тем промаршировать мимо голштинских гвардейцев, чтобы стать позади них. Они проходили лишь в нескольких шагах от императора, который, стоя пред своим полком и опёршись на шпагу, мрачно мерил глазами
Церемониальный марш окончился; Пётр Фёдорович приказал подвести себе лошадь и с мрачным недовольством в чертах поехал обратно к супруге.
— Вы превосходно умеете изображать императрицу, — сказал он с язвительной насмешкой. — Благодарю вас за сыгранную роль. Что это значит, Романовна? — спросил он, увидав графиню Воронцову. — Зачем вы остаётесь там?
— Лошадь графини слишком далеко подавалась вперёд, — сказала государыня, — и граф Разумовский имел любезность отвести её на надлежащее место.
— О, — воскликнул Пётр Фёдорович, причём краска гнева ударила ему в лицо, — место нашей приятельницы рядом с нами. Подвинься сюда, Романовна!
Бросив на Разумовского торжествующий взгляд, графиня пришпорила лошадь и подъехала к императору. Тот повернул к воротам, дал своему коню шпоры и помчался так быстро во внутренний двор, что удивлённая Екатерина Алексеевна не успела последовать за ним, тогда как графиня не отставала от него, и они одновременно остановились пред внутренним крыльцом. Когда Воронцова, поспешно спрыгнув с седла, поднималась на крыльцо рядом с императором, на улице грянул ещё раз громкий, раскатистый клич:
— Да здравствует её императорское величество, государыня императрица!
Когда Пётр Фёдорович так внезапно помчался прочь, государыня не сделала ни малейшего движения, чтобы последовать за ним; она, напротив, придержала свою лошадь и, ещё раз обернувшись назад, послала рукою приветственный жест гвардейцам, которые ответили ей этими громкими кликами.
Пётр Фёдорович оглянулся и увидел, как его супруга, провожаемая громким прощальным приветствием солдат, въехала в ворота. Он стиснул зубы и поспешил к внутренней лестнице, чтобы поспешно подняться наверх.
Графиня стала во главе придворных дам, спустившихся вниз для приёма императрицы. Екатерина Алексеевна сошла с лошади и прошла мимо Воронцовой, не удостоив её даже взглядом. Она проследовала в парадные апартаменты, в которых собрался весь придворный штат, и где император, пришедший туда раньше супруги, беспокойно шагал взад и вперёд, заговаривая то с тем, то с другим и чуть не каждому кидая резкие и почти оскорбительные замечания.
Екатерина Алексеевна также стала обходить присутствующих, но, совершенно в противоположность её супругу, у неё для всякого было любезное и приветливое слово. Настроение общества сделалось
Обер-камергер доложил, что обед подан. Не глядя на императрицу, Пётр Фёдорович подставил ей локоть и повёл её в большую столовую, где стоял императорский стол, тогда как для прочих были накрыты столы в соседней комнате.
— Садитесь против меня! — сказал император, подойдя к столу и выпуская руку супруги, — так надлежит, когда мы принимаем гостей. Принц Георг, мой дядя, и фельдмаршал Миних должны сесть возле вас, а почётные места для дам будут возле меня. Иди сюда, Романовна! — прибавил он. — Здесь никто не должен удерживать тебя; дочь фельдмаршала имеет право сидеть возле меня по другую руку.
Принц Георг Голштинский повёл государыню на другой край стола. Пётр Фёдорович сел рядом с графиней Воронцовой; остальное общество разместилось по распоряжению обер-камергера, согласно своему рангу, и среди глубокого молчания начался торжественный обед, входивший в программу этого празднества мира, о котором так давно мечтал император.
Генерал Гудович, как того требовал этикет, стоял за стулом государя, чтобы руководить людьми, подававшими ему кушанья; камергер граф Строганов нёс ту же службу за стулом императрицы.
Пётр Фёдорович сидел молча, лишь время от времени бормоча вполголоса какое-нибудь слово графине Воронцовой, озиравшейся кругом с высокомерным и вызывающим видом, он пил мадеру рюмку за рюмкой и порой грозно поглядывал через стол на свою супругу. Государыня одна казалась непринуждённой и весёлой; она любезно разговаривала с маститым фельдмаршалом Минихом, который во время долгой ссылки в Сибири не утратил свойств ловкого и тактичного царедворца, что отличало его в былое время, и сейчас усердно старался сохранить мину, соответствовавшую общему настроению.
Император, глаза которого начали краснеть, а взор туманиться, поднялся и выпил за здоровье короля прусского. Все молча последовали его примеру. Екатерина Алексеевна также осушила свой бокал, после чего государь снова сел на место, выпил несколько рюмок бургундского одну за другой и поднялся вторично.
— Сегодня, — улыбаясь, заговорил он заплетающимся языком, — я с особенной радостью почувствовал, какая честь быть герцогом Голштинским, когда маршировал во главе моего полка, который почти достоин занять место в армии великого короля; я хочу выразить свою благодарность моему герцогству, поставившему мне такое превосходное войско, и с этой целью осушаю бокал в честь моего дорогого дяди, принца Голштинского.
Мрачное недовольство лежало на всех лицах, тем не менее каждый осушил свой бокал. Екатерина Алексеевна также выпила за здоровье принца, вежливо поклонившись ему; однако она не встала, как сделали император и, по его примеру, все прочие. Пётр Фёдорович посмотрел на неё дико блуждавшими глазами.
— Почему не встаёте вы, когда я пью за здоровье моего дяди? — воскликнул он.
Екатерина Алексеевна среди всеобщего глубокого молчания холодно и спокойно ответила:
— Потому что русская императрица поднимается лишь при тостах за здоровье равных себе; принц убеждён в моём искреннем расположении к нему, но он в точности знает, что ему не подобает честь, оказываемая венценосцам.