На веки вечные. И воздастся вам…

Звягинцев Александр Григорьевич

— Тут вот еще какая заковыка, — задумчиво сказал Филин.

— Еще одна! — развеселился Руденко. — Не было у бабы забот, так привезли порося. Аж из Москвы!

— Мы должны быть на сто процентов уверены, что Паулюс выступит так, как надо. Одно дело согласиться на такое в Москве, и другое — выступать здесь. Увидит разрушенный Нюрнберг, своих начальников, хоть и бывших, услышит обвинения адвокатов, которые начнут его топтать и провоцировать… Как бы не расквасился, не поплыл. Не хотелось бы сесть в лужу!

— Начальство, Сергей Иванович,

и об этом подумало, — непонятно улыбнулся Руденко.

— И?

— И считает, что окончательное решение — выступать или не выступать? — мы должны принять на месте. Самостоятельно. Исходя из его состояния. В конце-концов, если он пойдет на попятную, обойдемся и без него… Отправим обратно, если он будет не в состоянии выступать. В общем, Москва оставляет последнее слово за нами. Ну и, соответственно, полная ответственность тоже на нас.

— Москва, Москва… — привычно вздохнул Филин.

Александров остро взглянул на него, растянул губы в улыбке.

— Разговорчики в строю.

— Стихи, — развел руками Филин. — Михаила Юрьевича Лермонтова, между прочим.

Постскриптум

Как признал генерал фон Швеппенбург, участники созданной американцами группы из германских высших офицеров по составлению документальных отчетов о военных компаниях вермахта, получили возможность «изымать из обращения те или иные разоблачительные документы, которые могли быть использованы на Нюрнбергском процессе».

Генерал-фельдмаршал Кюхлер, как старший по званию в группе, указывал на недопустимость «какой-либо критики германского командования» и поставил задачу «соорудить памятник германским войскам».

Глава XX

Тевтонский рыцарь

У входа в бар во Дворце правосудия Ребров увидел Пегги, мило беседующую с помощником одного из немецких адвокатов. Этот молодой «ариец» с явно военной выправкой давно уже привлекал внимание Реброва, уж слишком он не походил на всю остальную адвокатскую братию.

— Хеллоу, Денис, — весело помахала ему Пегги. — Встретимся через пять минут. Есть новости!

«Ариец» в сторону Реброва намеренно не повернулся, что-то этим демонстрируя.

— Ну и что вам поведал этот тевтонский рыцарь? — поинтересовался Ребров, когда Пегги уселась напротив.

— Ого! Уж не звуки ревности слышу я в вашем голосе? — подняла безупречно прорисованные брови Пегги. — Наконец-то!.. Но почему вы решили, что он, этот молодой немецкий юрист, тевтонский рыцарь?

— Ну, судя по выправке, до того, как стать адвокатом, сей красавец прошел хорошую строевую подготовку. И, наверняка, боевую тоже.

— Вы наблюдательны. А он действительно хорош… — хищно потянулась Пегги. — Но, чтобы вы знали, я встречалась с ним только как журналистка. Интересовалась, как он воспринимает слова французского обвинителя, что германский народ надо перевоспитывать? Нет,

не просто перевоспитывать, а сделать его другим.

— И что он ответил?

— Сказал, что перевоспитанием германского народа уже занимался господин Гитлер. И что немцы, узнав всю правду о Гитлере, сами способны решить, какими им быть. Сказал, что от таких заявлений попахивает желанием объявить немцев порочным народом, привить им на долгие годы комплекс вины и воспользоваться этим для собственной выгоды.

— Грамотно излагает.

— Да, неплохо. Но вы мне нужны вовсе не для того, чтобы обсуждать судьбу германского народа.

— А для чего же? — состроил непонимающую физиономию Ребров.

— Сенсация, Денис, мне нужна сенсация! Не могу же все время писать только о том, как полковник Эндрюс ужесточает режим содержания подсудимых!.. Этак мои читатели начнут сочувствовать несчастным стариканам, что ютятся на скамье подсудимых и содержатся в самых суровых условиях!.. Неужели ваш генералиссимус, этот ваш дядя Джо, не заготовил какой-то хорошей бомбы?

«Эта чертовка что-то пронюхала, — подумал Ребров. — Ее американские информаторы на что-то ей намекнули…»

— И учтите, если вы мне откажете, то мне придется придумывать сенсацию самой! — задорно выставила вперед подбородок Пегги.

— Представляю себе! — засмеялся Ребров. — Не гоните коней, Пегги. Уверяю вас, когда наши обвинители начнут излагать реальные факты, то все выдумки рядом с ними поблекнут.

— Я так и знала, что ничего от вас не добьюсь, — разочарованно вздохнула Пегги. — Вы не человек, а истукан. А вот я не такая! Учтите, вы сами толкаете меня к этому тевтонскому рыцарю. И уж он-то мне не откажет.

Когда Пегги умчалась, Ребров погрузился в размышления. Что-то американцы знают… Вопрос — что именно? Насколько конкретно? Этот чертов агент в Москве!

— Не помешаю?

Ребров поднял глаза. У столика стояла красавица Белецкая с чашечкой кофе на подносе.

— Нет, конечно.

— Спасибо.

Белецкая присела.

— Эта американская журналистка, она забавная, — сказала она, размешивая ложкой сахар в чашке. — А главное, по-моему, человек хороший. В душе…

— Пожалуй. А вы хорошо разбираетесь в людях.

— Знаете, вообще-то я психолог, — улыбнулась Белецкая. — Так что мне положено. У меня большой опыт общения с людьми, пребывающими в тяжелом психологическом состоянии…

— Вы работали с психами?

— С душевнобольными, — мягко поправила Белецкая. — Но даже мне здесь очень тяжело, а ведь я человек, повторяю, привычный… Но порой просто нет сил справиться с отрицательной энергией, которой тут все пропитано.

— Вы имеете в виду подсудимых?

— Не только. У меня такое ощущение, что весь город накрыт черными клубами зла и горя.

— Очень образно. Простите, мне надо идти, — встал Ребров.

— Конечно, — улыбнулась Белецкая. — Конечно, идите. Только не поддавайтесь…