На восходе луны
Шрифт:
В отличие от Марины Ларочка довольно быстро утешилась, напрочь позабыв о существовании Вовчика Клименторовича уже через пару недель после расставания. Хотя причины краха отношений так и не поняла — почему вдруг, ни с того ни с сего, как говорится, буквально с бухты-барахты, вдруг р-раз — и нету. Был Вовчик, да сплыл. Долго выпытывала у Маринки, может, та догадывается. Да так ничего и не добилась. А Маринка-то, конечно, догадывалась. Раз Андрюша ее бросил, он, видимо, и другу присоветовал сделать то же самое с Лариской: мол, чтобы через него Марина не могла предъявить ему претензии. Дурачок, ей-Богу! Да неужели Марина стала бы себя так унижать? Она и без того достаточно унизилась, признавшись ему в любви, за что, была уверена, в итоге и пострадала. Вот скрывала бы от него свою
За отца Лариска переживала напрасно: скушал дядя Вася как миленький сказочку про чрезвычайную дочкину занятость в связи с началом учебного года. А вскорости и вообще забыл о знакомстве с Вовчиком: подвернулась дяде Васе оказия повидать Остров Свободы, и с тех самых пор знойные кубинки прочно и, кажется, навсегда завоевали его мысли. О, он, конечно, и раньше любил слушателей, теперь же, после возвращения с Кубы, дядю Васю вообще невозможно было угомонить.
— Понимаешь, на, Марин, — закатывая глаза, делился он воспоминаниями. — Они там все, как одна, по пляжу, нах, топлес гуляют! Ты представляешь, на? С голыми, на, грудками то есть! Во, на, красота где! Куда моей Розочке! Тоненькие, нах, смугленькие, сисечками трясут, на, в такт шагам — эть, два, эть, два, нах! А вместо трусиков, представляешь, на, тонюсенькие, на, веревочки, вся попка голенькая! Во, на! Только крошечный, нах, треугольничек впереди прикрывает бесстыдство, на! Ох, Марин, на, я там оторвался! Ох, на, жаркие девчонки! Вот, нах, деньжат подсоберу — и опять рвану, на. А Розочка моя, нах, Ильдаровна думает, что я, на, к тетке в Красноярск ездил! Во, на!
Дядя Вася снова масляно закатывал глаза, а Марину аж передергивало — нет, это уже чересчур! Ну должен же он понимать, что нельзя делиться такими вещами с подружкой дочери. Как и сыпать без конца этими 'на' да 'нах', пусть нет до конца высказанными, но все равно матами. Интересно, а Лариске он это рассказывал, про кубиночек своих? Впрочем, этого Марина так и не узнала — не хотела поднимать столь деликатную тему в разговоре с Ларочкой. Да ну их, Бутаковых! Пусть сами разбираются: кто, когда, с кем и при каких обстоятельствах. Тетю Розочку вот только жалко — лежит себе, бедная, на диване, как обычно, с обмотанной полотенцем головой и страдает от мигрени. А муж в это время кубинских девочек разглядывает. Что-то Маринке подсказывало, что все дяди-Васины россказни о жарких кубинских бабочках — всего лишь россказни. Нет, видеть-то он их наверняка видел, а вот насчет оторваться… Еще почти детским, несформировавшимся умом догадалась: кто много говорит, обычно мало делает.
Вскоре после поступления в университет Марине стало чуточку легче. Бурные студенческие будни не позволяли с утра до вечера думать о предательстве, ощущать себя несчастной. Боль не прошла, но как будто бы притупилась, притаилась за занавесками ближайшей памяти, в любую минуту готовая змеей выползти из укрытия: вот она я, рядышком, и не надейся, глупая, что я куда-нибудь вдруг денусь, трепещи! И тем не менее многочисленные свежие лица, замелькавшие вокруг Маринки, вечеринки, внезапные студенческие сабантуйчики по поводу и без сделали свое дело — Марина ожила, даже похорошела, и улыбка ее уже не выглядела натянутой и вымученной. Даже стала ловить на себе заинтересованные взгляды парней. Взаимностью никому, правда, ответить не могла, но, чего уж скрывать, нравиться было очень приятно.
И так ей иногда хотелось встретить Андрюшечку! Мечталось, что увидит он ее, такую веселую, счастливую, и смертельно удивится: как же так? Маринка, глупая девчонка, не только еще дышит, не только живет, но и живет-то даже весьма неплохо, еще и веселиться может. И так дерзко хотелось взглянуть в его глаза: 'А ты что себе думал, что в петлю без тебя полезу?! Думал, ты на свете единственный и неповторимый? Ошибся, мальчик! Ох, как ошибся!' Хотелось встретить предателя, и все-таки боязно было: а ну как не
В самое сердце раненная предательством, Марина еще долго не решалась отозваться на чьи-нибудь настойчивые ухаживания. Только в самом начале третьего курса позволила себе наконец оттаять. Не привычно-равнодушно, а вполне заинтересованно ответила давно уже добивавшемуся ее благосклонности Антону.
Тот был старше ее всего лишь на год и учился в том же университете, но на юридическом факультете. Он уже давно поглядывал в ее сторону и даже неоднократно приглашал на свидания, да Марина, памятуя о боли, которую причиняет сердечная привязанность, всем своим существом отказывалась от каких бы то ни было, кроме дружеских, отношений. Однако Антон оказался настойчив более остальных потенциальных ухажеров. Встретив Марину в первый же учебный день третьего курса, вновь начал осаду бастиона. И Маринка, то ли расслабившаяся от встречи с однокурсниками после долгого перерыва, то ли просто из-за хорошего настроения, а может, таки разглядела, что парень-то вполне приятный, симпатичный, да еще и загоревший, возмужавший после каникул, — так или иначе, но на свидание согласилась.
Антон, видимо, принадлежал к семье отнюдь не бедной. Мало того что одевался с шиком, так еще и в университет ездил не на чем попало, а на почти новеньком 'Опеле'. Ну и, естественно, ухаживал за Мариной никак не на стипендию. В первое же свидание он повел ее в ресторан 'Славянский', видимо решив поразить воображение девушки своими возможностями. Нельзя сказать, что Марина на это купилась, но тем не менее 'аттракцион неслыханной щедрости' произвел на нее должное впечатление. Справедливости ради следует заметить, что в 'Славянском' они ужинали лишь однажды, потом Антон стал водить ее в куда более скромное заведение — в 'Колкин дуб', естественно, объясняя выбор не экономией средств, а сугубо уютностью заведения — мол, разве в огромном помпезном 'Славянском' можно чувствовать себя словно бы наедине? А тут…
Да Марина-то и не возражала, ее вполне устраивал и 'Колкин дуб'. Она вообще не была разбалованной — не дочка Рокфеллера, чего уж там. Даже в 'Колкином дубе' чувствовала себя не совсем в своей тарелке. Впрочем, неуверенность ее исчезла буквально через несколько посещений ресторана, и тем не менее светской львицей Марина себя никак не ощущала.
Отношения с Антоном складывались ровно и спокойно. Памятуя о боли, причиненной Андреем, Марина старалась держать себя с ним недоступной и в меру холодной. Недоступность, конечно, была весьма приблизительной, скорее, даже условной — о какой недоступности в наше время можно говорить? Но тем не менее Антон не мог похвастать тем, что уломал крошку с первого свидания — о нет, ему таки как раз пришлось приложить для этого немало усилий. Но даже после того, как его притязания были удовлетворены, он не мог с полной уверенностью говорить о Марининой безоговорочной капитуляции.
Наученная горьким опытом, она и после того, как их с Антоном отношения стали достаточно близки, продолжала вести себя с ним не как любовница, а скорее как подруга. На ласки отвечала охотно, но после интимной близости к ней тут же возвращалось некоторое равнодушие, словно бы ей абсолютно ничего не нужно от партнера — ни близости физической, ни близости душевной, ни финансового покровительства, которое неоднократно Антон пытался ей навязать. Тот злился, ежедневно мучимый сомнениями: нужен ли он Маринке вообще, или она видит в нем сугубо партнера по постели? И уже забыл, что изначально-то именно постель являлась его целью.
Они близки были уже два с половиной месяца, почти три. Встречались не каждый день, но довольно часто. Да и то сказать: свидания их одним днем не ограничивались. Антон имел свою скромную квартирку далеко не в самом центральном районе города, куда они и отправлялись обычно после ужина в 'Колкином дубе'. И, естественно, Марина оставалась у него до утра — сколько можно корчить из себя ребенка? Строгие родители после достижения Маринкой восемнадцати лет стали относиться к дочери куда как лояльнее.