На войне я не был в сорок первом...
Шрифт:
Юрка тащит проточенное донышко ко мне, пряча его под халатом. Снял одну стружку, как и обещал. Не испортил заготовку.
— Молодец, — со снисходительностью старшего говорю я и снова смотрю на его медаль, поблескивающую из-под распахнутого халата.
Перехватив мой взгляд, Юрка предлагает:
— Хочешь, дам ее тебе, чтобы ты сфотографировался? А? Я уже давал Гошке Сенькину. Он всей родне послал фотокарточки.
— Гошке Сенькину? Тоже мне герой — из тарелки ложкой. А ты, Юрка, не будь дураком. Ведь медаль твоя личная. Это же...
Не находя слов, я кручу пальцами в воздухе.
— Больше не буду. Очень уж все ребята пялят глаза. Спрятать ее в сундучок, что ли?
— Ни в коем случае! Носи! Пусть все знают, что мальчишки — это тоже бойцы. Не то, что девчонки.
— Да уж от них проку мало, — с мужской солидарностью говорит Юрка, — девчонку в разведку не пошлешь.
— А ты ходил?
— Два раза.
Видать, этот Юрка в сорочке родился.
— Расскажешь? — заискивающе спрашиваю я.
— А чего ж... Вот придем в общежитие, и я тебе все-все про свою жизнь расскажу. Ты, Лешка, добрый.
— Вот еще! Беги к станку, что-то мастер стал поглядывать в нашу сторону.
Юрка уносится вприпрыжку. Надо же — такой малец, а уже ходил в разведку! Я старше его на целых шесть месяцев, но в жизни мне явно не повезло.
Вот если б я родился года на четыре пораньше!
… Сейчас бы я бежал с винтовкой наперевес в штыковую атаку. Я кричал бы вместе со всеми «ура». Я колол бы этих гитлеровцев налево и направо, не обращая внимания на свист пуль и разрывы снарядов. Русской земли захотел? На! И поверженный фашист зарывается лицом в траву. Строчит пулемет. Злая пуля обжигает мне плечо. Но сейчас не до перевязок. Вперед, вперед, Алексей Сазонов! Убит командир взвода! «Беру командование на себя!» В левой руке моей развевается на ветру знамя полка. Я водружаю его на захваченной высоте. Немцы откатываются, бросая оружие и сверкая подковками сапог. И вдруг шальная пуля попадает мне прямо в лицо…
— Опять, Сазонов, очки не надел? — слышу скрипучий голос Бороды — нашего мастера. — Так и без глаза недолго остаться.
Горячая стружка отлетела из-под резца и на левом веке у меня появляется маленький волдырь.
— Сходи в медпункт, — советует мастер.
Зажимая глаз рукой, бегу в медпункт. Нет, в медсанбат!
... Пуля выбила мне глаз. Теперь я буду воевать с черной повязкой на лице. Нет, я не соглашаюсь демобилизоваться, хотя медицинская комиссия настаивает на этом. Бегу из госпиталя в родной полк. «Отныне ты будешь знаменосцем», — растроганно говорит командир и троекратно — по-русски — целует меня перед строем полка. Мне немножко стыдно за мои давно не бритые щеки, но единственный глаз мой сверкает мужеством и отвагой...
— Из-за такого пустяка прибежал? — ворчит медсестра. — Эх ты, вояка...
— Мастер велел, — неловко оправдываюсь я.
Она, позевывая, мажет чем-то веко. Лучше бы я не обращался к ней. Сразу испортила все настроение. Бреду опять в мастерскую.
... Величаво звучит мелодия похоронного марша. Кто это лежит в гробу, такой молодой и красивый? Это хоронят красноармейца Сазонова. Он пал смертью храбрых в жестоком бою с немецко-фашистскими захватчиками. Над гробом друга товарищи клянутся отомстить за него. Я слышу залпы, которые раздаются в мою честь. Гроб с моим телом бережно
Прощально звучат гудки заводов... Но откуда на фронте заводы? Что-то не то...
— Воздушная тревога! — кричит мастер. — Живо все в бомбоубежище. Марш, марш, не задерживайтесь!
Грохочут на ступеньках ботинки с подковками. Жизнь продолжается.
Суровая жизнь, наполненная тревожными сводками Совинформбюро, работой для фронта, дающей мальчишеским сердцам огромную радость. А сколько счастья видишь на лицах, когда по радио сообщают о подвигах красноармейцев на фронте!
Есть в этой жизни, кроме больших радостей и горестей — маленькие радости и горести. Маленькие горести — когда ломаются резцы и сверла, когда Борода скучным голосом отчитывает нас за это, несправедливо обвиняя в нерадивости и в сотне других незаслуженных грехов. Среди маленьких радостей не последнее место занимают чехарда и футбол. С каким гиканьем и свистом выбегаем мы из ворот цеха на волю!
— Стадо телят, — бормочет недовольный Борода.
Мигом намечаем ворота, создаем две команды. Я, конечно, буду нападающим. Хватит, два раза стоял в воротах и оба раза мне расквасили нос ни за что ни про что. Не нравится противникам, что я так цепко беру мячи, вот и попадают вместо мяча мне по физиономии.
— Сазонов будет центром, — говорит Андрейка Калугин. Толковый в нашей команде капитан, ничего не скажешь.
Понимает, что на моем лице уже вполне достаточно знаков спортивной доблести.
По свистку судьи я первый бью по мячу. Держись, вратарь противников!
Глава вторая
ТЫ БУДЕШЬ МОИМ БРАТОМ
Гол я все-таки забил, но после этого удара у меня оторвалась подметка. Ботинок стал зубастым, словно пасть овчарки. Я обмотал его проволокой. Сашка Воронок наблюдал за моей работой неодобрительно:
— Разве это ремонт? Пойдем в общежитие — у коменданта есть «лапа». В момент починю.
Сашка пыхтел над ботинком минут тридцать. Потом протянул его мне.
— Правда, как новенький? Палец из-за тебя, чертяки, разбил. Как я теперь играть буду? Мне пальцы — во как нужны.
Играл он так, что заслушаешься.
Сашкин аккордеон был самой ценной вещью в нашей комнате. Однажды его едва не утащили. Сашка догнал вора в коридоре. Хорошо, что в завязавшейся свалке аккордеон не пострадал. Сашка чуть не откусил жулику ухо. Силы у них были неравные. Сашка щупленький, а тот парень — верзила, каких поискать.
— Косой из пятнадцатого дома, — сообщил нам Сашка.
Этот Косой на прошлой неделе украл два микрометра из училища. Он продавал их на Тишинском рынке. Сашка своими глазами видел.
— Ты за них ответишь, — сказал ему Воронок.
— Не пойманный — не вор. Скажи спасибо, что музыку твою не увел, — засмеялся Косой и надвинул на глаза Воронку фуражку.
Теперь Сашка хранил аккордеон у коменданта.
Мы подружились с Воронком недавно. Он появился в нашей седьмой комнате неделю назад. Ввалился со своим огромным аккордеоном и, оглядев нас по очереди, ехидно сказал: