На языке пламени

Каннинг Виктор

Гримстер сразу раскусил Прингла. Зоомагазин был для него лишь отдушиной. Отец Уильяма, видимо, сделал все, чтобы дать сыну образование, но Прингл-младший вышел из Кембриджа, не имея ни малейшего желания заниматься тем, чего ждали от него родители. Переходил с работы на работу. Таких сотни, выходцев из обеспеченных и респектабельных семей, опустившихся до положения полубродяг. Лишь один интересный момент был в биографии Прингла. Пять лет назад, когда умерла мать, он унаследовал все ее сбережения. Они составляли семь тысяч фунтов. Большую часть этих денег он вложил в компанию Диллинга по производству электронных приборов и после ее банкротства стал главным кредитором Гарри. В досье не указывалось,

где и когда они познакомились. «Любопытно, — подумал Гримстер, — Диллинг выплачивал Билли в счет долга лишь по двадцать фунтов в месяц». Диллинг умер, оставив пять тысяч фунтов наличными, но завещал их Лили все до пенса. Было бы вполне естественно оставить Принглу хоть что-нибудь. Хотя, конечно, Прингл мог занять у Диллинга крупную сумму еще до получения наследства, и они могли прийти к соглашению, что потеря капиталовложения Прингла сводит этот долг на нет. И все же в их дружбе было что-то непонятное. Может быть, дело в том, что составлявшие досье лично не встречались с Принглом. Если его расспросить, возможно, выяснится немало интересного. Однако Гримстер сомневался, что Билли ему поможет. Прингл явно был лишь приятелем Диллинга, а не деловым партнером. И денежные расчеты они, наверняка, давно уладили.

Хотя было поздно, Гримстер, взяв досье, пошел посоветоваться с Копплстоуном. Сэр Джон уже уехал. Утром и Копплстоун вернется в Лондон. А сейчас он был пьян и говорить о Прингле отказался.

На столе рядом с ним стояли две бутылки виски — одна полная, другая почти пустая. Копплстоун развалился в кресле, положив ноги на скамеечку. Он пил и до ужина, и за столом, и после, у себя в номере. Его лицо отекло, покраснело от выпитого, но речь оставалась связной, хотя и замедлилась. Он приветствовал Гримстера, взмахом руки предложил присоединяться. Гримстер пить отказался, но сел напротив и стал раскуривать сигару.

— Наш маленький Наполеон, — проговорил Копплстоун, — отправился дальше на запад разворачивать свои войска. Говорят — но только говорят, слышишь? — он любит жену и двух сыновей до безумия. Если увижу это воочию, потом не жаль и умереть. — Он потянулся к рюмке, хлебнул неразбавленного виски, подержал во рту и, поморщившись, проглотил.

— Успокаивает? — спросил Гримстер.

Копплстоун взглянул на него из-под густых бровей и криво улыбнулся.

— У каждого своя боль. Даже у твердого, как гранит, Гримстера. — Подражая хмельно голосу сэра Джона, Копплстоун продолжил: — «Приведите мою машину, Копплстоун. Экспериментируя с мисс Стивенс, вы, Гримстер, кажется, только спутали карты специалисту. Отвяжитесь от нее. И никаких инородцев-гипнотизеров. С ними слишком много возни. К тому же они ненадежны». Бог предполагает, а сэр Джон располагает. Тебе следовало бы знать то, что знаю я, и видеть то, что я видел. — Внезапно он расплылся в улыбке и спросил: — Не правда ли?

— Сегодня ты не в себе, Коппи. Отчего? — осведомился Гримстер.

— Вечно ты играешь в сыщика. Нет, сегодня я не просто не в себе. Сегодня я хуже, чем не в себе, и это длится уже много дней и ночей. Но мои ночи — спасибо разумному графику моей работы — принадлежат мне, слава Богу, целиком… Расскажи-ка, в чем суть гипноза. В сексуальном превосходстве, в преимуществе сильной личности?… Вперишься в жертву чарующим взглядом, и ни в чем тебе отказа нет? — кроме как в сведениях о той дурацкой пятнице. А теперь тебе запрещают работать. Шеф приказал не путать карты.

— Коппи, почему бы тебе не завязать на сегодня? Ложись спать.

— А что мне это даст, кроме снов, которые я не хочу видеть? Определенные области коры головного мозга не затормаживаются. Или все дело в спинном мозге?

— Ты, я вижу, кое-что читал.

Копплстоун кивнул:

— Да, когда

стали поступать твои отчеты. Это и есть тот перстень? — Он показал на руку Гримстера.

— Он самый.

— Дай-ка посмотреть.

Гримстер поднес руку к глазам Копплстоуна. Это движение, внезапный блеск перстня и застывшее от выпитого лицо Копплстоуна подсказывали ему фантастическую идею. Конечно, Гримстер был далеко не уверен, что Копплстоуна удастся загипнотизировать. Хотя, получив власть над Лили, он иногда тешил себя этой мыслью. Ведь думал и действовал он с одной целью — подтвердить собственные иссушенные временем и пока беспочвенные подозрения. А сейчас Копплстоун предоставил ему возможность сделать это.

Непринужденно Гримстер объяснял:

— Лили смотрит на перстень, а я поднимаю его над ее глазами, приказываю следовать за ним только взглядом и потом потихоньку опускаю.

Между тем Гримстер плавно опустил руку на несколько дюймов ниже переносицы Копплстоуна, который не оторвал от перстня взгляд и так же, как Лили, опустил глаза.

— И все? — Копплстоун, не вставая, протянул руку за рюмкой.

— Все. И хотя подопечный сначала обычно сопротивляется гипнозу — из гордости или с непривычки, — каждый, в сущности, хочет погрузиться в транс. Хочет покоя, избавления от суеты… В этом все дело. — Гримстер ничуть не волновался, просто надеялся, что пьяный Копплстоун поддастся внушению, и тогда он, Гримстер, по счастливой случайности получит сведения, которых от Копплстоуна не добиться никакой хитростью. Гримстер продолжал:

— Надо следить за перстнем. Одним взглядом. Вверх и понемногу вниз, и ты чувствуешь, как веки становятся тяжелее и тяжелее, как возникает желание уснуть… отдохнуть… забыться. Глубоко-глубоко уснуть, как никогда не спал раньше…

Копплстоун пошевелился и вдруг сказал:

— Совершенная чушь… совершенная… — Но слова замерли у него на устах, когда глаза, прикованные к перстню, опустились вновь, потянув за собой и веки, а голова немного свесилась.

Спокойным, дружеским голосом Гримстер продолжил:

— Каждому хочется найти забвение или в вине, или во сне, или в исповеди… Мы оба это понимаем. На душе у нас немало такого, от чего мы не прочь ее избавить…

Гримстер видел, что Копплстоун переходит в гипнотический сон, погружается в транс точь-в-точь, как Лили. Ничуть не возбужденный тем, что стоит на пороге тайны, исполненный лишь холодного точного расчета, Гримстер, скрупулезно поддерживая равновесие между мгновенно задуманным и тут же воплощенным планом, говорил ровно и бесстрастно:

— Ты спишь. Ты хотел уснуть. Тебе хотелось обрести покой, ты обрел его, и ничто тебе уже не страшно. Ты ведь слышишь меня, Коппи? Даже во сне ты все равно меня слышишь, верно?

Копплстоун негромко вздохнул и сказал:

— Да, я слышу тебя.

— Хорошо. Очень хорошо. Это все потому, что ты хочешь мне многое сказать. То, что спрятано у тебя в глубине души и от чего ты не прочь избавиться. Разве не так? — Не прерывая разговора, он протянул руку, осторожно взял у Копплстоуна рюмку с виски и поставил ее на поднос. Потом правой рукой аккуратно устроил голову Копплстоуна на спинку кресла:

— Так лучше, правда?

— Да, так лучше.

— Тогда расслабься, ляг поудобнее. Так хорошо ты еще в жизни не спал, а когда проснешься, забудешь, что твой сон навеян мною и перстнем. Запомнишь только, что я приходил поговорить и выпить, но ты отключился прямо в кресле, а когда проснулся, меня уже не было. Ясно, Коппи?

Так монотонно, как Лили, автоматическим, лишенным чувств голосом Копплстоун ответил:

— Да, ясно.

— Хорошо. Тогда не станем торопить события. Сначала убедимся, что ты и в самом деле готов мне помочь. Вытяни правую руку вперед.