На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии
Шрифт:
И хотя Воронихин за всю свою жизнь в Усолье ничего не построил, да и, выехав оттуда однажды, никогда более не возвращался, тот факт, что уроженец их города стал видным столичным архитектором, не мог не льстить провинциальному сознанию обывателей Усолья, где до сих пор живет пословица: «Усолье-град Петербургу брат».
Нет нужды подробно описывать живописное полотно «Утро стрелецкой казни», созданное в 1881 году художником Суриковым. Картина жестокой казни восставших в 1698 году московских стрельцов, воссозданная с реалистическим мастерством, свойственным передвижникам, не имеет никакого отношения к крылатому выражению, появившемуся в городском фольклоре спустя целое столетие после того, как Суриков закончил над ней работать. Разве что название картины, которому был придан новый, современный смысл. Для этого достаточно было прилагательное «стрелецкий» (стрелец — в допетровской
История «Красной стрелы» насчитывает уже не одно десятилетие и овеяна фольклором. Отправление в столицу ровно в 23 часа 57 минут, за три минуты до наступления новых суток, уже само по себе стало легендарным Говорят, такой изощренный выбор времени отправления принадлежит ленинградским партийным работникам, вынужденным довольно часто ездить в Москву и обратно. Будто бы таким хитроумным способом они добились получения суточных и за те сутки, до истечения которых оставались эти пресловутые три минуты. Согласно железнодорожным преданиям, только однажды «Красная стрела» выбилась из графика. И произошло это не по вине железнодорожников. Состав будто бы задержал нарком просвещения А. В. Луначарский. Его ленинградская возлюбленная опаздывала в Москву.
Впрочем, в 23 часа 59 минут, всего через две минуты после отправления привилегированной «Красной стрелы», то есть опять же за минуту до наступления новых календарных суток, с Московского вокзала отправляется еще один поезд в столицу. Он гораздо скромнее первого и не имеет специального фирменного названия. В отличие от «Стрелы», его вагоны отапливаются углем, а его проводники носят не белые, а черные перчатки. В народе такой состав называют «Черной стрелой».
Но вернемся к нашему крылатому выражению. Как известно, первая железная дорога появилась в России в 1837 году. Очень скоро поездки на поездах стали привычным явлением обыкновенного городского быта. Но вместе со стремительным развитием железных дорог в России появились и новые традиции. Одной из них стала непременная выпивка во время железнодорожных путешествий. Уже в XIX веке вечерние пригородные поезда с возвращавшимися из города подгулявшими дачниками называли «Пьяные поезда». Что стало причиной такого обычая, сказать трудно. То ли это была реакция на впустую потраченное на переезд время, то ли чувство общности, связанное с отсутствием привычного служебного или домашнего контроля над мужчинами, на время лишенными какого бы то ни было дела и помещенными в общее ограниченное пространство.
Так или иначе, но хмельные дорожные застолья продолжаются до сих пор. Строчка из популярной песни: «От Питера до Москвы — бутылка да стук колес», выстраданная поэтом, скорее всего, в тесном купе ночного поезда, давно уже превратилась в пословицу. И конечно, не зря утреннее прибытие ночного экспресса «Красная стрела» на Московский вокзал Петербурга питерские эстеты, хорошо знакомые с похмельным кошмаром, прозвали «Утром стрелецкой казни».
После финнов, которые здесь жили задолго до основания Петербурга и считались аборигенами приневского края, первыми иностранцами, появившимися в новой столице, видимо, следует считать голландцев. «Herr aus Hollands», что буквально значит «человек из Голландии», появился в Петербурге едва ли не в первые недели существования города. Сохранилась легенда, как Петр в качестве кормчего сам привел первое торговое голландское судно с товарами и угостил обедом шкипера, который никак не мог себе представить, что он находится в жилище царя, и обходился с Петром, как с равным. Пыляев пересказывает широко распространенную легенду о том, как Петр, заметив, что шкипер не понимает, где находится, представил ему свою жену. Голландец подарил ей сыр, заметив при этом, что ей никогда не приходилось есть такого сыра. Затем он подарил ей кусок полотна на рубашки. При этом Петр воскликнул: «Ну, Катя, ты теперь будешь нарядна, как императрица! Тебе бы век не видать таких рубашек!» Шкипер просил поцеловать его за подарок. «В эту минуту, — рассказывает легенда, — вошел к царю Меншиков в орденах и, не зная ничего, стал докладывать почтительно о делах. Шкипер смутился. Но царь приказал Меншикову выйти и убедил голландца, что в Петербурге господа со звездами и лентами нередко являются с любезностями ко всякому, кто имеет деньги, чтобы занять у него, и советовал беречься их. Голландский купец поверил царю и стал продавать ему свои товары, и только под конец, когда к царю явился капитан с рапортом о смене, купец все понял, упал к ногам царя и просил извинения. Петр милостиво поднял его, купил все его товары и вдобавок пожаловал ему многие привилегии на будущее время».
По другой версии того же предания, Петр в одежде простого лоцмана вышел на шлюпке навстречу голландскому кораблю, которое с трудом пробиралось среди мелей залива, и на хорошем голландском языке сказал, что прибыл по поручению губернатора Петербурга, и предложил безопасно провести корабль в порт. На берегу их
Кроме следов голландского присутствия, сохранившихся в современном Петербурга в виде топонимов «Голландский дом», как называют дом голландской церкви на Невском проспекте, 20, и «Голландский квартал» — квартала вокруг него, голландцы постоянно напоминают о себе широко известным фразеологизмом, окрашенным на российской почве в откровенно вульгарные тона. Давняя дефиниция моряка, прибывшего из Голландии: «Herr aus Holland» (напомним еще раз, что это всего лишь «человек из Голландии»), попав в русский язык, прижилась, но расцвела уже в новом качестве. Первая часть этой лексической конструкции, созвучная со старым названием двадцать третьей буквы кириллицы «х», утратила мягкость своего голландского произношения и стала произноситься по-русски твердо: «хер», превратившись в расхожее ругательство. Впрочем, голландцы здесь ни при чем.
Во время всех 900 дней блокады Ленинграда Дом радио действительно считался одним из самых надежных убежищ в Ленинграде. Здание было построено в 1912–1914 годах на углу Малой Садовой и Итальянской улиц по проекту архитекторов братьев В. А., Вл. А. и Г. А. Косяковых для петербургского Благородного собрания. Введенное в эксплуатацию перед самым началом Первой мировой войны, здание сразу же было приспособлено под военный госпиталь, организованный нашими тогдашними союзниками в мировой войне — японцами. С 1914 по 1916 год в госпитале, предназначенном для двухсот человек, работали японские врачи и медсестры. После их отъезда на родину вплоть до 1918 года госпиталь продолжал работать с русским персоналом. Но память о японцах сохранилась надолго. Известно, что за все время Великой Отечественной войны здание не пострадало ни от бомбежек, ни от разрывов снарядов. Среди ленинградцев это породило легенду о том, что первоначально оно будто бы предназначалось для японского посольства и потому строилось по японской передовой технологии на каких-то плавающих фундаментах.
Вот почему студии, размещавшиеся тогда на седьмом этаже, среди работников радио сравнивались с подземными военными блиндажами. В блокадном Ленинграде так о них и говорили: «Хорош блиндаж, да жаль, что седьмой этаж». Лифты тогда не работали, и измученным постоянным голодом сотрудникам радио приходилось каждый раз совершать самый настоящий подвиг, поднимаясь на работу по бесконечным каменным ступеням старинных лестниц.
Печально знаменитая Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией (ВЧК) была создана в декабре 1917 года. Она разместилась в доме на Гороховой улице, 2, построенном в 1788–1790-м годах по проекту архитектора Джакомо Кваренги для президента Медицинской коллегии И. Ф. Фитингофа. В начале XX века в этом доме находилось петербургское градоначальство, в составе которого было знаменитое Охранное отделение, ведавшее политическим сыском. Правопреемницей царской охранки и стала Чрезвычайная комиссия, которая работала в этом доме с декабря 1917 по март 1918 года.
Если верить фольклору, история вселения ВЧК в дом на Гороховую, 2 восходит к началу XIX века. Тогда там жила дочь действительного статского советника И. Ф. Фитингофа, известная в то время писательница баронесса Юлия де Крюденер. После смерти своего мужа она неожиданно для всех впала в мистицизм. Обладая незаурядной силой внушения, она решила попробовать себя в качестве пророчицы и даже преуспела на этом поприще. В столице ее называли «Петербургской Кассандрой». К ней обращались за помощью самые известные люди столицы. Затем она последовала за Александром I во Францию и долгое время жила в Париже. Говорят, именно она предсказала Александру I конец его царствования. В 1818 году Юлия де Крюденер вернулась в Петербург. Однажды, подходя к своему дому на Гороховой, 2, она увидела через окна кровь, стекавшую по стенам квартиры. Потоки крови заливали подвалы, заполняя их доверху. Очнувшись от видения, побледневшая Юлия де Крюденер будто бы проговорила, обращаясь к своим спутникам: «Через сто лет в России будет то же, что во Франции, только страшнее. И начнется все с моего дома».