На Юго-Западном направлении, Воспоминания командарма (Книга I)
Шрифт:
В той же второй главе уже упоминалось о разноречивых сведениях, поступивших в Генштаб с Юго-Западного фронта в сентябре 1941 г. Приведу другой пример, на этот раз относящийся к началу 1942 г.
Как рассказывает Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, 5 января в разговоре с И. В. Сталиным он высказался за то, чтобы продолжать наступление на Западном направлении, "где создались более благоприятные условия". И одновременно выразил убеждение в том, что войска других направлений, в том числе Юго-Западного не смогут прорвать оборону противника "без наличия мощных артиллерийских средств"{55}.
Тут же, однако, выяснилось,
При таких условиях явно должны были перевесить аргументы сторонников общего наступления, во всяком случае в отношении Юго-Западного фронта. Ведь, несомненно, предполагалось, что они знают военную обстановку на юге страны лучше, чем командующий Западным фронтом. А можно ли было думать иначе? Разве поражение под Киевом в сентябре 1941 г. не являлось уроком, постоянно напоминавшим, что нельзя не считаться с простейшим правилом: "на месте виднее"?
Итак, соображения Военного совета Юго-Западного направления были приняты во внимание. И, видимо, главным образом те, которые касались оценки сил противника. Мы еще вернемся к этому обстоятельству, имевшему в дальнейшем тяжелые последствия для положения на юге страны. Пока же замечу, что Ставка, разумеется, не могла основывать свое решение только на выводе Военного совета Юго-Западного направления о том, что силы противника в его полосе значительно ослаблены в предшествующих боях. Она должна была считаться и с наличием наших собственных сил.
Все это, полагаю, и определило одобрение Ставкой лишь части планов, касающихся наступления на юге. Уже одно это показывает, что перед принятием решения тщательно взвешивались все за и против.
Беда, однако, в том, что оценка сил противника штабом и Военным советом Юго-Западного направления оказалась не соответствующей действительности. Враг был гораздо сильнее, чем предполагали составители плана январско-февральской наступательной операции войск Юго-Западного и Южного фронтов. А наших сил оказалось совершенно недостаточно для того, чтобы осуществить широкий замысел этой операции. В результате, как мы уже видели, поставленные задачи не были полностью выполнены, в том числе и 38-й армией.
И вот, 38-й армии снова предстояло наступать, причем уже не на Белгород, а на Харьков.
В Сватове мне стало известно, что еще 27 февраля 1942 г. Военный совет Юго-Западного направления утвердил оперативную директиву о проведении наступательной операции по разгрому чугуевско-балаклеевской группировки противника. В общих чертах ее замысел состоял в том, чтобы, прикрывшись со стороны Харькова, нанести охватывающие удары силами 6-й и 38-й армий, окружить и разгромить вражеские войска юго-восточнее города, после чего освободить его.
38-й армии ставилась следующая задача: четырьмя правофланговыми стрелковыми дивизиями и танковой бригадой прорвать оборону противника на 22-километровом фронте Радянское, Новодоновка и наступать на Непокрытое, Рогань, а силами одной стрелковой дивизии - в направлении Печенеги, Чугуев. Самой сильной армии нашего фронта -6-й - предстояло нанести встречный удар на Лиман, Шелудьковка. Прикрыть правый
Получив от маршала С. К. Тимошенко все необходимые указания, я немедленно отправился в Купянск, где находился штаб 38-й армии. Там произошла неожиданная встреча с генерал-майором Г. И. Шерстюком и полковником С. П. Ивановым. С каждым из них были связаны воспоминания о недавних боях.
Г. И, Шерстюк упоминается во второй главе этой книги, при описании боев в районе Чернигова в начале сентября 1941 г. Он в то время командовал 45-й стрелковой дивизией, а я - 15-м стрелковым корпусом, в состав которого она входила. Генерал Шерстюк был тогда ранен. Его эвакуировали в тыл, а когда он после излечения вернулся в строй, ему было приказано временно командовать 38-й армией.
От него я и принял ее. Генерал же Шерстюк приступил к исполнению своих прямых обязанностей - заместителя командующего армией. Работать вместе с ним было тем более приятно, что я знал его как энергичного и рассудительного человека, не терявшегося в самых трудных условиях.
При несравненно более благоприятных обстоятельствах встречался я ранее с полковником С. П. Ивановым. В период Елецкой операции в декабре 1941 г. он возглавлял оперативный отдел и был заместителем начальника штаба 13-й армии. Мы виделись тогда не часто, тем не менее у меня осталось самое лучшее впечатление о нем. Теперь полковник Иванов был начальником штаба 38-й армии, и в дальнейшем не раз доказал, как можно наилучшим образом справиться с таким нелегким делом.
В командование 38-й армией я вступил 4 марта, т. е. за три дня до начала операции. К этому времени подготовка войск к наступлению была уже в стадии завершения. И потому мне удалось лишь ознакомиться с документацией, касавшейся предстоящего наступления. Для внесения каких бы то ни было изменений в план проведения операции времени не хватило.
Мартовская наступательная операция 38-й и 6-й армий Юго-Западного фронта не относится к числу известных, оставивших заметный след в Великой Отечественной войне. Быть может, поэтому в капитальных трудах по истории войны и в различных исследованиях не нашлось даже места для упоминания об этой операции. Там говорится лишь в целом о "боевых действиях войск Юго-Западного фронта на харьковском направлении в феврале-марте 1942 г.".
В мемуарной литературе тоже до настоящего времени никто но освещал этого периода боев под Харьковом. Те, кто участвовал в операции, предпочитают писать только о своих личных переживаниях, не касаясь основных событий и своего места в них. Мне же представляется, что краткое изложение хода этих боевых действий небезынтересно для советского читателя, так как упоминаемая операция сыграла немаловажную роль в общей цепи событий в районе Харькова в первой половине 1942 г.
VI
После ознакомления с директивами фронта, определявшими оперативное построение войск, их задачи по дням, сроки захвата рубежей и т. п., у меня накопился ряд существенных замечаний. Так, я считал неоправданным то, что, согласно плану, прорыв тактической обороны противника глубиной 12-16 км осуществлялся только к исходу третьего дня операции. Такой темп наступления представлялся мне слишком медленным. Но, с другой стороны, и силы, выделяемые для прорыва вражеской обороны, были сравнительно невелики.