На задворках галактики. Трилогия

Валидуда Александр Анатольевич

Чергинец потушил окурок о подошву сапога. Вопрос с Геллером он посчитал почти решённым и сменил тему:

— Слушай, Макс, а чего ты так на Танюшу взъелся?

— Однако… — Масканин удивленно приподнял брови. Чергинец был его давним другом, со времён ещё срочной службы, и характеры их были схожи, и мировоззрение. И по возрасту считай ровесники — двадцать шесть Пашиных лет против двадцати пяти его собственных. Но вот в вопросах о месте женского пола в действующей армии их мнения всерьёз расходились. — Ты о чём это?

— Придираешься к ней зазря. Девка старается, лямку тянет. На фронт с института сбежала…

— Х-хэ! Героиня. А то без неё бы не обошлись. Максим покачал головой, заступничество Чергинца его позабавило.

Танюша, она же сержант медслужбы Косенко, появилась в роте

в середине лета, когда дивизия вела наступательные бои в двухстах километрах отсюда. Прислали её на замену убитого начальника ротного медпункта и дали в подчинение дюжину санитаров — прожжённых здоровых лбов. И как хочешь так и крутись, вчерашняя студентка, сама на фронт напросилась. Но Танюша–то, оказалась не лыком сшита, неведомо как, но приструнила в раз своих молодцев. Да так, что те порой пытаются её избегать. Только куда ж им деваться от непосредственного начальника? Благополучно закончив третий курс медфака Светлоярского госуниверситета, она в порыве патриотизма напросилась на фронт. Попав в 16–ю роту 7–го егерского вольногорского полка, Танюша как–то сразу не сошлась с придирчивым и мрачным, на её взгляд, субалтерн–офицером означенной роты. То бишь с Масканиным. И дело даже не в личной неприязни, её как раз не было, а в своеобразном понимании Масканиным дисциплины. А точнее, подпоручик искренне удивлялся, когда ему намекали, мол, женскому полу можно бы и поблажки делать.

— Дура твоя Танюха, — заявил Масканин. — Три года бы доучилась и нормальным врачом стала. Или что там у них, ординатура после шестого курса? А там и война, глядишь, давно кончилась. Чего ей дома не сиделось? Явилась к нам… Недоучка…

— Зря ты так. Девка из хороших побуждений…

— Ага, убьют её ни за что — вот и все побуждения.

— Мы ж её бережём, — не согласился Чергинец и заговорщицки подмигнул, заложив ладонь под ворот бушлата — старый солдатский жест.

— По глотку, — кивнул Масканин, с фатализмом подумав, что ещё немного и выпивать перед сном у него войдёт в привычку.

А спал он, как и все вокруг, урывками и когда придётся. Обычно два–три часа ночью, потом после обхода постов час–другой утром, если к комбату не вызовут. И днём когда придётся минут по сорок. И так третий год, исключая месячного отдыха в госпитале после ранения и трёх краткосрочных отпусков после контузий, все три раза совпадавших с выводами дивизии на переформирования, когда массово распускали в положенные отпуска.

— Знаю я, как вы бережёте. Зовете её на посиделки, жрёте водку пока я или ротный не видим. Танцульки горланите.

— Не, — Чергинец протянул новенькую семисотграммовую каплеобразную флягу, явно изъятую в хозяйстве какого–нибудь хаконского земледела, доверху наполненную водкой, — танцульки мы танцуем. А Танюша на гитаре нам аккомпанирует. А играет она душевно. Слушай, а может ты это?..

— Ну д-да! — Масканин отхлебнул, крякнул и занюхал рукавом бушлата, на котором имелось старое пятно соляра. — Глаз положил, у? — он улыбнулся, возвращая фляжку. — Девчонка она, конечно, видная. Но не в моём вкусе, — соврал он тут же про вкус, но для дела. Служебных романов не признавал. Пусть и не он командир роты, но зам ведь, да и сержант состояла в двойном подчинении, имела начальство и по медицинской службе. — И вообще, Паш, хорош про неё трепаться. Небось, по её просьбе меня зондируешь?

Масканин понял, что попал в точку, по вспыхнувшей и тут же подавленной реакции Чергинца. Всё–таки друга он знал хорошо. И продолжил:

— Ну ладно б я, или Вадик Зимнев. Но ты–то? Кто из нас гроза–фельдфебель? Кто за порядком должен смотреть? Не, ну звиздец, всё наоборот…

— Зимнев? — Чергинец рассмеялся. — Было дело, пытался он к ней подъехать. Только Танюша его сразу отсекла. Зелёный он ещё, два года разницы в их возрасте — многовато. Он теперь второй месяц к связистам бегает, есть там одна среди телефонисточек к нему благосклонная.

— Знаю.

Масканин ухмыльнулся. Вспоминать Вадика Зимнева, единственного офицера из взводных командиров в его подчинении, он без ухмылки не мог.

В роту Вадим прибыл в середине июня сразу после выпуска, отучившись два года по ускоренной и предельно интенсивной программе Кирилловского Высшего Пехотного Училища. В начале

войны, в июне 150–го все военные сухопутные ВУЗы выпустили, как положено, подпоручиков и корнетов, проведших в своих заведениях четыре года. Потом программу подготовки будущих офицеров ужали на полгода за счёт отпусков, выходных дней учебного процесса и изъятия "лишних" часов гражданских дисциплин. Одновременно наборы в училища решено было проводить дважды в год вместо одного. В конце того же 150–го года остро встал вопрос нехватки офицеров в действующей армии, программу подготовки сократили ещё на полгода и к лету 151–го выпускались скороспелые прапорщики. По табелю о рангах прапорщик был младшим офицерским чином, вводимым в военное время. А осенью 151–го, когда кадровый офицерский состав был выбит на семьдесят процентов, подготовку курсантов сократили ещё на год, вдобавок было введено промежуточное звание подпрапорщика, в которое производились после сдачи квалификационных экзаменов в аттестационной комиссии, унтер–офицеры и вольноопределяющиеся, стоявшие на должностях командиров взводов, с перспективой дальнейшего роста до капитана.

Вот так в подчинении Масканина появился девятнадцатилетний прапорщик Вадим Зимнев. Парень он был толковый и сообразительный, но имел в силу возраста и недосформированного характера один большой недостаток — отсутствие командирской жилки. Проще говоря, Вадим терялся в окружении подчиненных ему двадцати–тридцатилетних парней, а были и такие бойцы, кому и под сорок. Поэтому Масканину приходилось мягко опекать Зимнева, да делится опытом.

Масканин же не был кадровым офицером. Будучи вольногором, то есть выходцем из автономной южной провинции Новороссии, он начал службу в армии в шестнадцать лет. Именно в этом возрасте у вольногоров мальчик уже считался мужчиной и вразрез с общепринятой в Новороссии практикой обретал дееспособность не в восемнадцать лет, а двумя годами раннее. Соответственно и возможность служить в армии с шестнадцати лет, чем многие молодые вольногоры пользовались. То что в иных провинциях да и странах воспринималось частью молодёжи с некоторым страхом, у вольногоров считалось естественным и почётным. В Вольногорье было много чего выпадающего из общих рамок, широкая автономия всё–таки. Эти "выпадения" коснулись и принципа структурной организации вооруженных сил.

В русской армии существовали вольногорские соединения и части трёх родов войск: егерские, горно–егерские и кавалерийские, имевшие собственную нумерацию, комплектуемые нижними чинами и унтер–офицерами только из вольногоров. В мирное время офицерский состав комплектовался выходцами из других провинций, окончивших военные ВУЗы. Офицеры–вольногоры стремились служить в других частях, что негласно поощрялось.

Срочная служба в Новороссии последние шестьдесят лет была трёхгодичной. Поэтому девятнадцатилетний Максим Масканин, благополучно уйдя на дембель, следующие четыре с половиной года учился в Старградском Университете. Экстерном сдав на первой сессии пятого курса все экзамены за год и защитив дипломную работу в январе 150–го, он получил вожделенный диплом и после месяца законного отдыха начал подыскивать работу.

Но его планы были нарушены войной. В феврале Велгон вторгся в Аргивею. После чего Новороссия объявила Велгону войну воскресным днем 14 февраля. Спустя две недели Масканин уже был в расположении своего родного 7–го егерского вольногорского полка 2–й егерской вольногорской дивизии. По нормам законодательства Новороссии, он как получивший высшее образование, в мобилизационном управлении военного округа перешёл в категорию резервистов второй очереди, то есть мобпредписания мог ожидать через полгода, а то и позже. Однако навестив семью и всё взвесив, Масканин явился на сборный пункт к концу первой недели войны. Там ему торжественно вручили добровольческий крест, выдававшийся всем добровольцам в два первых месяца войны. А на следующий день его эшелон вышел на Памфилион, куда перебрасывались предназначенные к вторжению в союзную с велгонцами Хакону армейские корпуса. Там же под Памфилионом, он был зачислен вольноопределяющимся в свой полк на должность рядового. Дивизия вступила в дело, как принято было выражаться в военной среде, на исходе февраля, расширяя захваченный морской пехотой на побережье плацдарм.