На задворках галактики

Валидуда Александр Анатольевич

Поручик срубил офицера, почти не сбавив темп бега. Вторая сабля легла в левую руку, став её продолжением. В том же темпе, он врубился в гущу штурмпехотинцев. Он то бросался под ноги, подрубая сухожилия либо рассекая беззащитный пах. То рывками шарахался в стороны, уходя с директрисы стрельбы, рубя при этом руки, ноги и головы.

Он не следил за ходом времени, не знал куда склоняется чаша на весах победы. Для него всё это не существовало. Он жил смертью.

Как-то постепенно, всё хуже и хуже слушалась правая рука. Но он и левой владел

наравне с ней. С клинками он не был правшой или левшой, обе руки были равноразвиты. Вот и движения стали даваться тяжелей. Телесная лёгкость никуда не пропала, просто сам воздух как будто стал вязким и плотным. Не видел поручик себя со стороны, не замечал как от него, забрызганного чужой и своей кровью, разбегаются не попавшие в сабельный вихрь велгонцы.

Не замечал и засевших в правом плече картечин, не ощущал многочисленных кровоточащих порезов. Отстранёно только удивился, если это можно было назвать удивлением, скорей уж досадой, удивился, что не смог быстро вскочить на ноги, после рубки в окопе, куда залетел, заметив велгонские каски.

Он пытался подняться на непослушные ноги, когда фронт ударной волны хлестнул по телу, лишив слуха. В голове воцарился оглушающий звон, а цветовая гамма и очертания мёртвых штурмовиков начали меркнуть…

Бронированный армейский внедорожник остановился на краю рощи, где стояли замаскированные танки. Редкие голоса, доносившиеся из рощи, перебивала бездарная игра на губной гармошке. Игравшему, с позволения сказать, музыканту, как говорят русские, медведь на ухо наступил.

Оберст, командир первого батальона бригады ХВБ, невольно скривился, диссонирующие потуги гармониста вызывали в нём раздражение. Он выбрался из внедорожника и начал осматриваться, разминая сведённую судорогой ногу. Пятнадцать лет прошло, а старое ранение до сих пор напоминало о себе.

Следом выбрался адъютант командира бригады, на вид – совсем ещё незрелый юнец. Общество адъютанта навязали не известно зачем, ценности в нём комбат не видел. Юнец записался в бригаду, добравшись в Новороссию из Южной Раконии, где его семья проживала после гражданской. Не понятно было, как его, недоучившегося в какой-то из южнораконских военных школ целый год, произвели в офицеры. И уж если такая нехватка офицеров в ХВБ, а их действительно не хватало, то почему этого юнца в адъютанты взяли. Дали бы ему взвод, а то, как и у русских, ими давно уже унтер-офицеры командуют.

Губная гармошка наконец смолкла. Среди деревьев появилась спешащая фигура в чёрном танкистском комбинезоне. Русский шлемофон, русский комбез, русский 'Сичкарь' в кобуре на портупее, да и русская техника. Всё теперь в армии ХВБ было русское. Ну ничего, комбат знал, что настанет время и многострадальная Отчизна будет освобождена от велгонских прихвостней. Тогда и возродится во всей красе старая хаконская армия.

– Командир восьмой отдельной танковой роты оберлёйтнант Штроп! – представился подбежавший танкист.

Воинское приветствие

он отдал по хаконскому уставу, это комбат отметил с тёплым чувством, зная, что до войны Штроп служил в русской армии. О Штропе комбат был наслышан. В начале ноября его рота совершила трудную переправу под убийственным огнём, вместе с пехотным десантом захватила плацдарм на берегу и с ходу уничтожила батарею ПТО, давя пушки и прислугу. Штропу пожаловали рыцарский крест, а от русского командования 'Славу' третьей степени.

– Оберст Клюмпер, командир первого батальона. А это лёйтнант Ван Дурман, адъютант командира бригады.

– Голландец? – Штроп усмехнулся.

– Не вижу ничего смешного, – заявил адъютант и задрал подбородок, видимо так он представлялся себе гордым и важным.

– Да я и не смеюсь, что вы голландец, – Штроп пожал плечами. – Мой механик – голландец. Фермерствовал до войны за океаном, был отличным трактористом…

– Я вам не какой-то там фермер, – перебил Ван Дурман. – Я офицер!

Штроп и Клюмпер уставились на него как на полудурка. Никто из них не понял чем вызвано столь резкое неприятие крестьянского труда.

– Идёмте, – бросил Клюмпер. – Ваша рота, господин оберлёйтнант, временно переподчинена мне. Надеюсь, вы получили приказ.

– Так точно, получил.

– Хочу своими глазами посмотреть на вашу роту. Сколько у вас панцеров?

– Восемь. Все на ходу, последняя сорокчетвёрка из ПРП утром вернулась. Теперь как новенькая, только дырка в башне осталась.

– Мне говорили, вы огнемётные танки получили.

– Так точно. Четыре 'о-тэшки'.

– Это хорошо, они нам при штурме пригодятся.

– При каком штурме, господин оберст?

– Русские не смогли взять Дамме, – ответил Клюмпер. – Мой батальон и ваши панцеры должны взять деревню и выйти к рокаде.

– Да, – встрял адъютант, – хвалённые вольногоры расшибли лбы об велгонцев! Ну ничего, наша доблестная армия освобождения сметёт поработителей нашей великой Родины! Настанет час, мы загоним велгонских выродков обратно в их логово! И раздавим их там!

– У-у-у… – Штроп встал как вкопанный, ища на лице адъютанта ярко выраженные признаки врождённой неполноценности.

Клюмпер же выпятил челюсть, нахмурившись. Он начал подозревать, почему этому юнцу не доверили командовать взводом. Да он же всех просто угробит! И себя заодно, впрочем, его-то и не жалко. Потому что идиотов никогда не жалко. Вероятно, его по-тихому сплавили с глаз долой, прикомандировав к батальону, и с радостью о нём забыли.

– Послушайте, Ван Дурман! – взорвался оберст. – Вы ни разу не были в бою, не так ли? И вы ни разу не видели в деле этих 'хвалённых вольногоров'. Да где вы нахватались этого газетного паскудства? Что это за пропагандистские бредни про доблестную армию, сметающую поработителей? Я вас предупреждаю, Ван Дурман, не смейте вякнуть подобное перед моими солдатами. Мне не нужны восторженные агитаторы. Мне нужны трезвомыслящие солдаты…