На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона
Шрифт:
В соседнем купе-салоне ехала старуха с легионом компаньонок. Лаяли плюгавые японские собачки, очень часто повторялось на все лады неудобное слово «клизма». Сергей Яковлевич вышел в коридор – бездельник среди бездельников. На дверях купе старухи прочел табличку: «Графиня Шувалова». Какая? Может, екатеринбургская, у которой на Урале заводишки, чугун и прочее? Или вдова дипломата, которой грозят забастовки не только в России, но и в Германии, ибо сам Вильгельм подарил ей акции железных дорог?.. Исподтишка Мышецкий глянул в приоткрытую дверь. Нет, эта Шувалова – другая,
Сергей Яковлевич шел вдоль коридора вагона, читая таблички на дверях, выискивая знакомых. Кажется, одного нашел:
А.А. СТОЛЫПИН
Корреспондент «Нового времени»
Сергей Яковлевич решительно откинул клинкет двери.
– А-а-а! – встретил его Столыпин радостно.
– Сани, а с каких это пор ты служишь у старика Суворина?
– О-о-о-о…
– Может, перекусим в ресторане? Как?
– У-у-у-у…
Так и сделали. Выпив коньяку, Сани Столыпин стал несколько трезвее и удобопонятнее. Выжимая в стакан лимон, он сказал:
– Будь другом: только не спрашивай о моем братце!
– А я как раз хотел спросить, что поделывает Петр Аркадьевич? Все так же? Сидит в Саратове?
– Ты можешь быть вежливым? – возмутился Сани. – Куда ни приду, всюду донимают меня вопросами о брате…
– Что делать, если твой брат заметно выделяется.
– А, брось! – сказал Сани. – Такой же дурак и консерватор, как и все. Только болтает много!
Мышецкому стало смешно от подобного признания.
– Не ты ли, милый Сани, был редактором архиконсервативных «Санкт-Петербургских ведомостей»?
– Э-э, – облизнулся Сани. – Приятно вспомнить, как Плеве меня уволил за… «вредное направление». Вредное, – смачно повторил Сани, облизываясь снова. – Какой же я консерватор? Теперь вот у старика Суворина. Ничего-о, ла-адим! Ему ведь что? Пиши что угодно. Только в конце жидов не забудь облаять!
– А тебе, Сани, не противно все это? – спросил Мышецкий.
– Да как сказать… Выбор в прессе велик. А скажи мне ты, чистоплюй-князинька, какую газету читает царь у самовара? Все-таки – «Новое время»! Меня читает… Оценил? – Сани пронаблюдал, как Мышецкий медленно цедит коньяк сквозь зубы, и вдруг вспомнил: – Слушай! А ты раньше писал стихи. Где они?
– Бог с ними. Ни одной рецензии так и не было. Дрянь!
Пили и смотрели в окно. А там пролетала перед ними Россия, словно навсегда погибшая в метельных визгах, и вечерний сумрак уже трепетно занимал ее розовеющие скорбные дали.
– Удираем? – подмигнул князю Столыпин, хохоча.
– От чего? – не понял Мышецкий.
– Да все от нее, родимой… от революции! – И опять громко смеялся, показывая хорошие зубы; потом как-то сразу потускнел, заговорил: – Плохо, брат князь. Не то, что раньше…
– О чем жалеть?
– Молод был. Писал легко. Быстро!
– Тебя и сейчас никто не гонит…
Сани быстро глотал коньяк, смотрел на князя одним глазом:
– Понимаешь, князь, выдохся… То ли раньше бывало! Денег нет. Вдохновения – нет, и занять негде. Раз-два, беру в долг.
– Вдохновение? – серьезно спросил Мышецкий.
–
– Ну? – достал зубочистку Мышецкий.
– Все! Кое-где намекну, что знаю тридцать четыре способа восточной любви. Дамы за мной ухаживают. Мне это приятно – дамам само собой! Публика читает нарасхват. Издатели гонорарий платят. И все – без осложнений! Все быстро, быстро…
Неожиданно Сергей Яковлевич вспомнил, что еще там, в Уренске, когда он носился с идеей сборника в пользу голодающих, Иконников-младший говорил ему о Сани Столыпине.
– Сани, – спросил князь, – а ты знаешь Иконникова?
– А что? Разве ты ему должен? Так не отдавай. Я ему никогда не отдавал!
И стало на миг тошно.
– Сани, – сказал, – выпьем еще чего-нибудь…
И неслась ночь за окном – дремучая, истинно российская, которую ни с какой другой ночью не спутаешь. Опустел ресторан.
– Ты куда едешь? – спросил Столыпин.
– Да так… еду.
– Это хорошо. Поезжай!
– А ты, Сани? Тоже «так»?
– Да нет. Посидел вот недавно в наших «Крестах». И, знаешь, что-то мне там не понравилось!
– Сколько и за что? – спросил Сергей Яковлевич.
– Три дня. Не буду объяснять. Ты – правовед, и все поймешь. По статье тысяча пятьсот тридцать пятой… [1] дрянь статьишка! И вот еду посмотреть, как сидится у немцев в Моабите.
– Суворин тебя послал? Или от министерства?
– Это волокитно! Еду на свои кровные. Любительски. Вот приеду в Берлин. Быстро выпью на вокзале коньяку. Быстро набью морду полиции. Быстро сяду в тюрьму. Быстро отсижу, сколько положено. И быстро напишу очерк «Как я сидел в Моабите»… Деньги нужны! Понимаешь? А узнай в министерстве, что я знаком с тюремным вопросом на Западе, так меня, как Данаю прекрасную, Лопухин сбрызнет золотым дождичком!
1
Статья № 1535 Устава о наказаниях в царской России предусматривала наказание за квалифицированную клевету с помощью привлечения печатных изданий. (Здесь и далее – прим. автора.)
– Ну-ну, – поскучнел Сергей Яковлевич. – Пошли спать, Сани. Когда Вержболово проедем – ты не спрашивал?..
Поддерживая друг друга на вагонных площадках, они шли через состав. И не был в эту ночь пьян Сергей Яковлевич, но как-то душно пропитался всякой дрянью: тюрьма Моабит и русские «Кресты», девочка японка на шее Сани, а потом братец его – Петр Аркадьевич, что сидит ныне в Саратове, но поговаривают…
«Ах, чего только не говорят на Руси! Верить ли?»
На узком переходе тамбура, когда с ревом пролетала внизу платформа черного моста, Сани стал кидаться на рельсы.