На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона
Шрифт:
Там, в деревне, надеялись на него…
Чиколини не было. Мышецкий принял от лакея три свечки, воду для полоскания рта, свежее белье и отпустил его: «Благодарю, управлюсь сам…» Выплеснув воду в окно, затеплил свечи и, не расстелив белья, тяжело рухнул в мундире на пуховики. Мучительно раздумывал. В этих притихших к ночи Больших Малинках, под охраной черкесов, князь чувствовал себя как на пороховой бочке. Удастся ли ему вырвать пылающий фитиль из рук зарвавшихся господ Жеребцовых?.. Иначе – взрыв! И сам не заметил, как уснул.
А часы все били и били – каждые полчаса, древние часы, с пастушкой, которая давно застряла в дверцах своего домика и не умела уже танцевать старомодный контрданс. Разбудил его Чиколини:
– Ваше сиятельство… Сергей Яковлевич, очнитесь.
– Что? – поднял Мышецкий голову с подушек.
– Пора, – сказал ему Чиколини.
– Куда?
– Как же! Три рубля даром, што ли, выбросили?
– Ничего не понимаю…
– Пойдемте. Только тихо-тихо, ради бога, не шумите!
Мышецкий сидел на развороченной постели, плохо соображая.
– Слушайте! – сказал наконец. – Оставьте меня, майор, в покое. Ей-ей, затянете вы меня в какую-нибудь историю…
Бруно Иванович вздохнул:
– Ладно. Коли не вы, так я схожу… Жаль – три рубля дали, так не пропадать же им…
Вернулся он, когда Мышецкий еще не заснул.
– Что так скоро? – усмехнулся князь.
Чиколини поведал Мышецкому об увиденном. Интимные подробности быта супругов Жеребцовых напомнили князю о временах старинного барства. Ослабленный развратом молодости, господин Жеребцов теперь подогревал свою хилую плоть с помощью крестьянских баб, и Сергей Яковлевич был возмущен цинизмом и тем, что все это делалось с явного согласия жены-девочки, Ксюши Жеребцовой…
В потемках спальни он долго еще переговаривался с Чиколини.
– Мне ли его жалеть? – говорил князь. – Откроем уголовное дело… Сейчас, слава богу, не восемнадцатый век, и барство отошло в область преданий. Нет, Бруно Иванович, три рубля даром не пропали, и Жеребцов сидит у меня теперь на крючке. Завтра он будет еще бога молить, если отделается от меня лишь сдачей земель в аренду… Я мужиков в обиду не дам!
Задремывая, он мысленно листал кодекс законов, подыскивая нужную статью, чтобы Жеребцову стало жарко. И долго еще ворочался, пока сон не поборол его совсем. А среди ночи проснулся, весь в поту, и сказал в аукающую темноту – прямо перед собой:
– Статья сто тридцать четвертая, пункт второй, – так!..
Статья эта преследовала «непотребство».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Утром разговор с непотребниками возобновился. Теперь, пряча за пазухой, словно камень, статью уголовного кодекса, князь пошел в наступление гораздо активнее, чем вчера, и дал понять:
– Ежели вы, сударь, будете упорствовать в сдаче земель под аренду, то позвольте мне передать этот вопрос предводителю дворянства. Господина
Натиск князя был смят и разбит обильным завтраком. Мышецкий, возбужденный всем происходящим, не отказался и от вина. Свежая и чистая после сна (без единой улыбки), сидела напротив Ксюша Жеребцова. Снова, как вчера, она выгнала из парка заблудшую корову – проворство ее было поразительно, и Мышецкий сказал об этом.
Жеребцов посмотрел на князя как-то не в меру обалдело:
– Голубчик князь, что вам стоит? У вас такие длинные ноги…
– Благодарю, но я в золотом не нуждаюсь.
Ксюша взяла его за руку, вытянула из-за стола:
– Право, догоните меня… Ну, попробуйте!
Положение – глупее не придумать. А тут еще и Чиколини, дурак старый, тоже подначивал из-за стола, говорил:
– А ну, князь… а ну! Попытайтесь… где уж вам?
Сергей Яковлевич сбросил пиджак. Подтянул рукава, протер пенсне. Все-таки он был еще молод, и порою не хотелось задумываться – правильно или неправильно, хорошо это или плохо.
– Я готова, князь, – сказала девочка-женщина, и загорелые лодыжки ее ног окрепли в напряжении.
Мышецкий зачем-то поплевал себе на руки, как мужик.
– Ладно, – решился. – Я, сударь, догоню вашу очаровательную супругу. Но вместо золотого получу с вас договор на аренду…
Жеребцова рванулась вперед – Мышецкий за нею.
Сначала казалось, он так и схватит ее за платье.
Дурацкий шнурок от пенсне взлетал и бил князя по носу.
Женщина неслась почти над землей, едва касаясь ее носками туфель. Князю жали новые ботинки. Поворот – и тропинка пошла под угорье парка. Он удвоил свои силы. Но коньяк «Яффа» (спасибо Огурцову!), но сигары «Лилипутанус», но еще кое-что уже стучали в сердце нещадно: «Где тебе догнать… отступись от серны!»
Парк уже кончался. Крапива больно хлестала по ногам. Тропинка потерялась в кустах, раздираемых напрочь резвым ребенком-женщиной. Потом – «Ax!» – и Мышецкий покатился, падая рядом с нею…
– Получи золотой, – сказала Ксюша, крепко его целуя.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Первым ему встретился Чиколини и глупо спросил:
– Ну, князь, догнали?
– Видит бог – даже перегнал…
– Пойдемте тогда, кофе уже стынет.
– Какой там кофе? Я с места больше не сдвинусь. Ступайте, и пусть кучер подгонит коляску прямо к воротам.
– Что? Разве так и поедем?
– Вот так, в чем стоим… Дай бог ноги вытянуть из этого меда!
Дождался коляску возле ворот и, таясь, заскочил в нее поспешно. Кучеру велел сразу погонять. «Столько усилий, – размышлял он, – столько слов… Конечно, теперь они вопьются в меня, как раки в покойника! Какие там мужики? Где тут аренда? Нет, надо спасаться. И давить из Уренска – от губернаторского стола…»