На затонувшем корабле
Шрифт:
— Действительно, что это за штука, янтарный кабинет, профессор? — спросил эсэсовец. — Когда приходится обрабатывать какое-нибудь дело, — добавил он, словно оправдываясь, — не грех узнать о нем подробнее.
— Неужели вы ничего не знаете о нем? — удивился учёный.
— К сожалению, профессор.
— Да ведь это чудесное произведение искусства! Представьте себе большую комнату, стены которой сплошь облицованы мозаикой из янтаря. — Профессор помолчал. Он успокоился и опять стал старательно расставлять знаки препинания. — Когда вы находитесь в ней, вам кажется, что светит
— Понимаю, профессор, валяйте дальше.
— В янтарных стенах четыре рельефные картины, — все больше увлекаясь, продолжал Хемпель. — Это невозможно передать словами, это надо видеть. Картины в резных рамках: сказочный узор. Немецкие мастера создали неповторимое чудо!
— Я ничего не понимаю, профессор. Мне сказали, что этот кабинет трофейный и принадлежал русским. Выходит, русские хапнули его у нас?
— Янтарный кабинет подарил Фридрих-Вильгельм Первый русскому царю Петру, — с некоторой торжественностью пояснил учёный. — Русский царь гостил у нашего короля в Потсдаме и обратил внимание…
— Обратил внимание, и ему подарили такую драгоценность, черт возьми, — опять перебил гестаповец. — Не понимаю, для чего нужно было Вильгельму дарить кабинет какому-то царьку?
— Царь Пётр был не какой-то царёк, а великий русский император. О-о, это был действительно великий человек. Вы плохо знаете историю, у вас неверные представления. — Профессор поджал губы и мысленно поставил точку. — Россия и в те временя считалась сильной державой. Король Фридрих был очень бережлив и не разбрасывался подарками. Но Пруссия нуждалась в поддержке московского царя…
— У меня представление самое правильное, профессор, — перебил эсэсовец. — Фюрер нас учил: великими могут быть только немцы… Хай… тлер! — Эйхнер снисходительно усмехнулся. — И вообще, скажу откровенно, я не разделяю ваших восторгов. Подумаешь, кусочки древней смолы. Я не видел янтарного кабинета, но зато мне часто встречались янтарные мундштуки и запонки.
Заметив признаки знакомого вдохновения на лице профессора, Эрнст Фрикке со скукой отвернулся, дядины лекции о янтаре он знал наизусть. Рассуждения кретина эсэсовца его интересовали ещё меньше.
У Фрикке в голове бродили иные мысли. Сегодня днём его неожиданно вызвали в гестапо — разговаривать довелось с «засекреченным» партейгеноссе: отвислый нос на скучном лице и отличный серый штатский пиджак. Он сидел прямой как палка, положив большую волосатую руку на стол. Левая рука — протез в чёрной перчатке. Фрикке не сомневался, что перед ним большой начальник.
— Волк-оборотень Антанас Медонис, — сказал он, жёстко выговаривая слова, — скоро вы получите приказ от директора музея профессора Хемпеля… Выполните приказ и немедленно возвращайтесь. Запоминайте все, что профессор вам скажет, каждое слово… Наш разговор, разумеется, остаётся в тайне.
Фрикке вытянулся, руки по швам и, испытывая привычную робость перед начальством, подтвердил готовность выполнить любой приказ. «У того, кто должен, выбора нет, — повёл в его сторону носом штатский. — Вот паспорт на имя литовца Антанаса Медониса, изучайте вашу новую биографию». —
— Не богохульствуйте, штурмбанфюрер, — услышал Эрнст Фрикке. — Янтарь… что может быть лучше. — Профессор Хемпель заговорил о янтаре и, как всегда, забыл все остальное. — И в древности дорожили солнечным камнем. — Словно жрец, он поднял над головой худые руки. — Народы верили, что янтарь отводит дурной глаз! — с пафосом воскликнул он, чувствуя себя на университетской кафедре.
Сейчас профессор будет рассказывать о чудесных свойствах янтаря. Ему все равно, слушает ли его штурмбанфюрер или нет.
— Римляне и греки лечили янтарём желудок и глаза. Заметьте, господа, в древности солнечный камень ценился выше золота. Благовонным янтарём кадили в храмах. Вы знаете, каких цветов бывает янтарь? — профессор вдохновлялся все больше и больше. — Янтарь бывает жёлтый, как мессинский лимон, оранжевый, как заходящее солнце, красный, как гранатовые зёрна. В солнечных лучах он переливается яркими огненными красками. Впрочем, на Ближнем Востоке больше всего ценили молочные, «облачные» сорта.
Профессор на миг замолк, пососал давно потухшую сигару.
— А какие изящные вещи делают из янтаря, — продолжал он, аккуратно положив окурок в пепельницу. — Я могу показать, господа, табакерку работы берлинского мастера. — Он вынул из кармана плоскую коробочку в золотой оправе. — Это моя собственность, семнадцатый век, — с гордостью пояснил он. — Инкрустирована слоновой костью. Сейчас я ношу в ней снотворные таблетки. Она интересна одной деталью. Обратите внимание на крышку, господа, — торжественно сказал он, словно фокусник, показывающий свой коронный номер. — Вы видите: матовая полупрозрачная поверхность, специальная обработка янтаря. А теперь, — профессор намочил носовой платок водой из стакана, в котором хранил ночью свои вставные челюсти, и провёл по крышке, — теперь смотрите. — Он показал табакерку, не выпуская из рук.
— Да вы проказник, дорогой Хемпель, — захохотал штурмбанфюрер. — Носите в кармане голых девушек. Я не прочь приобрести такую табакерку. Но объясните, откуда вдруг взялась эта красавица?
— Секрет очень прост, господа, — ликовал профессор. — Под крышкой табакерки спрятана белая фигурка богини Венеры из слоновой кости. Мокрая крышка становится прозрачной… Я вам расскажу ещё много интересного о янтаре…
— Мы должны торопиться, профессор, — посмотрев на часы, спохватился эсэсовец. — Секретные дела вершатся ночью. — Он встал, подтянул штаны, поправил сбившийся на толстом животе китель и шагнул к выходу. — Меня беспокоит тишина на фронте. — Он открыл дверь, обернулся. — Враг притаился, нужно ждать сюрпризов. Может статься, вашу замечательную коллекцию развеет в прах авиабомба русских.