Набат
Шрифт:
— Знал.
— И не заявил об этом Христюку?
— Начальство и без меня об этом знало.
— И ты решил спеться со своим врагом заклятым, с тем, кого тебе отлавливать надо и днем и ночью, в пургу и вёдро, пока в тебе хоть кровинка полощется?
— Не валите на меня все! — вскинул голову майор. — Мне было сказано, что Мотвийчук искупил свою вину работой с подростками.
— Какие моралисты в «милиции нравов»! — всплеснул руками Бехтеренко. — Этот охламон полгода назад замочил невинную старушку, а его в святцы вносят! Где логика, майор?
— Я
— И рассчитывал, с рук сойдет. Навалитесь на бедного Илюшку, оттузите по печени, по почкам, остальное вас не касается. Так вас, ментов поганых, учат нынче служить народу?
— Меня этому не учили.
— На каникулах был? Врешь. Слушай, я тебе одну бумаженцию зачитаю для осветления памяти. — Бехтеренко поискал в папках и вынул листок. — Слушай, стенограмма выступления замполита Мастачпого перед офицерским составом в годовщину создания «милиции нравов»: «… и я вам, товарищи, не советую миндальничать с нечистью. Хватайте всех подозрительных, нормальный человек по улицам не шастает, по вокзалам не ночует. При малейшем намеке на сопротивление — палочками по жизненно важным органам, чтоб долго не жил. Народ вас поддержит, хватит мириться с отребьем!» Аплодисменты. А ты там был, ладошки бил. А если человек в беду попал, как Триф этот? Кому он навредил? Мозги отшибло? Козлы вы вонючие, а не «милиция нравов», лимита сраная. Я по твоей харе вижу, что онучи на милицейские сапоги сменил. Или москвич, скажешь?
— Я тамбовский, — тихо ответил майор.
— Город-то исконно русский… И не волк ты тамбовский, а хорек! Еще и пацанов в беспредел тащите.
— Это не мы, — вовсе сник майор.
Бехтеренко резко выгнул шею, набычился, но сдержался. Вид майора был ему неприятен. Он вызвал охрану, а майору сказал:
— Ничего ты не понял, служивый. Вот тебе карандаш, бумага, в камере подробно все опиши в числах и лицах. Ведите его, — кивнул он охранникам. Старший показал глазами на майора: отобрать лишнее?
— Ведите, как есть, — распорядился Бехтеренко. — Трус. Но я думаю, совесть к нему вернется. Давай, майор, у тебя есть шанс стать порядочным человеком. Или просто человеком, а не козлом в мундире.
Закурив, выпив газировки из холодильника, Бехтеренко велел вести Мотвийчука.
— Отец Мотвий? — дурашливо осведомился он. — Или сразу по фене начнем?
— Лучше сразу по закону, полковник, — с наглецой ответил Мотвийчук. Борода не делала его старше, она лишь прятала отдельные участки лица. Видимыми оставались ныряющие в сторону рыжие глаза, острый и длинный нос с горбинкой, не переломанный пока за нахальство.
— По-людски хочешь? — притушил сигарету Бехтеренко, прищурился от дыма.
— А ты меня незаконно взял. Меня милиция ищет, понял?
Без комментариев Бехтеренко отвесил ему добрую оплеуху.
— Ты! Ты! — скособочился Мотвийчук. — Не имеешь права!
— Имею, — спокойно ответствовал Бехтеренко, примериваясь, как бы выровнить наглеца оплеухой с другой стороны. — И вот почему. То, что ты с пацанами вытворяешь, грех куда более тяжкий,
— Докажи сначала! — крутился вокруг оси Мотвийчук, прикрываясь обеими руками от кружащего полковника.
— Бережешь личико? Зеки тебе его пока не испортили… Не хочешь назад, да? Маманька, надеешься, вызволит?
— Не убивал я никого! — всхлипывал Мотвийчук. — Требую адвоката и передачи дела в руки милиции.
— Адвоката, говоришь? Есть у тебя адвокат: Зверев Михаил Иванович. Знаешь такого?
— Не знаю.
— Я подскажу: майор органов, которого сегодня глупая девчонка убила, а автомат в ее руки ты вложил.
— Это еще доказать надо, — упрямился Мотвийчук.
— И я о том же, — согласился Бехтеренко. — А пока суд да дело, будешь ты обычным подследственным. Идет?
— Так бы сразу, — распрямился Мотвийчук.
— А сидеть будешь в обычном предзаке. Идет?
— Нормально.
— Ас тобой в камере будет еще человек двадцать стоящей братвы, которая будет знать, кто ты такой. Идет?
— Переживем. Бог терпел и нам велел.
Бехтеренко засмеялся откровенно, будто со щенком забавлялся.
— Слушай, Сонечка, так кажется, тебя мама в детстве звала? Блатным станет известно не только про старушку, но и про девятилетнюю девчушку, которую ты изнасиловал.
— Зачем наговариваете? — сменил тон и обращение Мотвийчук. — Не было такого!
— Али запамятовал? — Бехтеренко взял папку и держал ее на весу перед ним. — Здесь все. Ты садись, садись, — кивнул на стул Бехтеренко, перелистывая страницы. — И не удивляйся, что у нас твое дело. Неспроста, значит… Послушай, если в памяти стерлось: 1996 год, дело номер двадцать два тридцать один по факту изнасилования Мотвийчуком Александром Витальевичем несовершеннолетней Бальтер-манц Ирины Семеновны 1987 года рождения. Вспомнил?
— Так доказано, что не доказано! — вскочил Мотвийчук.
— Оклеветали, что ли? Нет, Сонечка, маманя тебя откупила за десять тысяч баксов. Может, и это наговоры?
— Як делам матери отношения не имею.
— Ой ли? Тогда я тебе документик зачту: «Расписка. Дана настоящая Мотвийчук Н. В. Бальтерманц Ольге Давыдовне в том, что она обязуется выплатить Бальтерманц Ольге Давыдовне десять тысяч долларов за прекращение следствия об изнасиловании ее дочери Бальтерманц И. С. Подпись: Мотвийчук Н. В». И ниже: «Деньги в размере десяти тысяч долларов переданы мною Бальтерманц О. Д.». Что скажешь, кум мой окаянный? Умный народ евреи?
— Жиды проклятые! — заиграл скулами Мотвийчук. — Вот бы и судили их за вымогательство.
— Не получится, — вздохнул Бехтеренко. — В Израиль укатили.
— Это она специально дочь свою подставила, чтоб баксы сорвать, тварь!
— А ты наивный и слепой, да? На ребенка полез… Ладно, что ты со всех сторон урод, везде хочешь правым остаться, только учти: уркам объяснять свою правоту не советую. Они хоть и уроды, но до маразма не опускаются.
— Все беды от жидов, — вздохнул Мотвийчук, будто и не было уничижающей тирады полковника.