Набег

Витаков Алексей

Кантемир-мурза тронул поводья и медленно поехал вдоль берега. Опытный воин, искушенный стратег, ученик самого хана Джанибека, он был озадачен.

— Амир! — окликнул он.

— Да, почтенный! — Сотник вырос мгновенно.

— Что скажешь, Амир?

— Кобелев опередил нас. Нужно признать…

— Я не собираюсь выслушивать тебя, Амир, по поводу того, что нам нужно признать в Кобелеве искусного стратега. Да, он нас опередил. Но все как-то странно. Вначале у меня дохнет любимый конь, подаренный еще моим отцом, потом эта засада. Я уже совершенно не сомневаюсь в злом роке. Но более того, вижу везде руку этого Кобелева. Даже в смерти моего коня! Но это все разглагольствования.

Нам нужно взять брод, перейти реку и выполнить приказ хана. Вот я о чем.

— Я думаю, как только встанет солнце, мы вновь должны попробовать.

— Что значит должны попробовать?

— Ты же видишь, достойный мурза, их немного. И одного мы отправили к праотцам.

— Это ты так думаешь, — Кантемир остановил коня, — что отправил к праотцам. Пока не увидел труп и не рассеял прах по ветру, ты не можешь с уверенностью говорить об этом. Ты предлагаешь идти на восходе. Сколько еще людей мы потеряем, которые будут сидеть в седлах высоко над водой и служить хорошими мишенями?

— Потерь не избежать. Но если их мало, то они не смогут быстро перезаряжать ружья. Мы сумеем прорваться.

— Значит, десяток-другой воинов — это крохи голодной птице смерти? А то, что в воде, да еще на этой быстрине, кони не могут идти быстрее и мы всю реку окрасим нашей кровью, тебя не смущает?

— К тому же очень не удобный спуск к воде…

— К тому же очень не удобный спуск к воде! — передразнил мурза сотника. — И при этом ты предлагаешь вновь идти тем же способом?!

— Но о каком другом способе я могу подумать, почтенный?

— Ты прав. — Кантемир сдержал приступ ярости. — Думать тут должен я. Я один! Шайтан вас всех задери!

— Может, собрать совет? — Сотник привстал в стременах.

— Совет?.. Хм! И мы долго будем говорить о том, какой не удобный спуск.

— А как бы поступил славный хан Джанибек?

— Я знаю, Амир, как бы он поступил. И мы поступим по его методу.

— Как? — сухо спросил сотник и побледнел.

— Помнишь древние законы: если побежал один, то казнить весь десяток, побежал десяток — казнить сотню.

— Почтенный мурза, — сотник еле выговаривал слова, так сильно вдруг засушило горло, — но ты ведь только что говорил о потерях! И этим законам давно никто не следует.

— И плохо, что никто не следует! Конечно, я не собираюсь накануне большой войны терять понапрасну людей. Но наказать палками…

— Всесильный, но и это наказание на какое-то время выведет людей из строя.

— Как-то ты сипишь, мой Амир?.. Ладно. Джанибек всегда заменяет наказание чем-то вроде риска. А удаль в бою смывает позор. Не так ли?

— Так, Кантемир-мурза!

— А если так, тогда мы не будем дожидаться восхода солнца. Пойдем ночью, точнее, под утро, когда начнет гаснуть луна, но солнце еще будет далеко.

— Это мудро, почтенный! И русским будет сложнее попасть в нас.

— Ты еще не до конца дослушал, Амир. Первые два десятка твоей сотни пойдут пешими. Вода здесь по плечи, а значит, гяурам будет действительно сложно попасть.

— Но ведь вода ледяная! Мы можем потом потерять оба десятка. Они просто заболеют и не смогут продолжать поход.

— А что ты мне прикажешь делать? — Голос Кантемира чуть не сорвался на визг.

— Ты совершенно прав…

— Следом за ними пустим еще три десятка конными. Русские не успеют перезарядить ружья. — Мурза посмотрел в сторону леса и про себя добавил: — И у них нет столько пуль.

— Первым двум десяткам в вымокшей одежде будет нелегко сражаться с противником, если того вдруг окажется хотя бы столько же.

— Ты ноешь хуже бабы, сотник! Воины пришли воевать, а не греться под

юбкой. Вымокнет одежда, говоришь? Значит, пусть идут без нее. Быстрее дойдут. Потом обсушатся. А я обещаю, при условии быстрого взятия реки, каждому по серебряной монете.

— Я так и скажу… — сотник осекся, — так и прикажу от твоего лица.

— Вот и хорошо, Амир. А сейчас пусть все отдыхают. Кого увижу шляющимся от костра к костру, дам палок.

— Слушаюсь, повелитель! — Сотник склонился в седле и поскакал прочь.

* * *

Давным-давно где-то в Персии, а точнее приблизительно около 1184 года в городе Ширазе, в семье одного очень уважаемого атабека [10] появился на свет мальчик, которому суждено было стать известным на весь Восток сочинителем касид и газелей [11] . Юность будущего гения и властителя дум прошла в стенах знаменитой багдадской академии «Низамиэ». Звали этого человека Саади.

10

Атабек, или атабей (от двух тюркских слов «ата» — «отец» и «бей», или «бек» — «вождь») — наследственный титул у сельджуков, который означал, что лицо, носившее его, являлось губернатором страны или провинции, подотчетным монарху. Также мог выполнять обязанности регента при малолетнем наследнике, или наследниках покойного государя.

11

Касида — твердая поэтическая форма народов Ближнего и Среднего Востока, Средней и Южной Азии. Газель — строфа арабского стихосложения, является самой распространенной формой стихосложения на Ближнем и Среднем Востоке.

Одним из монгольских аристократов, которые проходили курс обучения у Саади еще при Чингисхане, был далекий предок Кантемира-мурзы. С тех пор из поколения в поколение мужчины их рода чтили ширазского поэта и верили, что когда-нибудь милость Аллаха снизойдет и на них. И вот наконец-то и у них появился будущий великий поэт. Маленького Кантемира любили, мужчины часто приглашали его выступить со стихами на своих собраниях. Некоторые даже советовались с ним. Ему пророчили славное будущее мыслителя и поэта. В XVII веке Восток все еще оставался средоточием духовных и культурных ценностей, но поднимал голову и Запад. Поэтому среди татарской знати была дилемма: куда пойти учиться? Некоторые ехали получать знания в Багдад, другие стремились в Прагу и Варшаву. Естественно, что Кантемир-мурза оказался на Востоке, поскольку мечтал о славе поэта куда больше, чем о славе полководца.

Во имя создавшего душу Творца, В уста нам вложившего речь мудреца! Он нам прегрешенья прощает и нам Во все помогает и внемлет мольбам!

Кантемир часто вспоминал эти строки великого Саади. Небольшой томик в кожаном переплете с одами незабвенного мастера он брал с собой во все походы. И когда выпадала минута-другая, то вновь и вновь перечитывал эпос «О справедливости и правилах мировластия». И конечно же, писал сам.

Провожая однажды в дорогу меня, Молвил старец, присев у порога: Твое только то, что видишь с коня. А прочее не от бога!