Наблюдатель
Шрифт:
Вообще из всех времен суток он больше всего любил вечер, и даже потоки воды, низвергавшиеся с неба, не уменьшали его любви. Он любил вечер за цвет неба. Какое небо ночью? Черное, бездонное, навевающее мысли о бренности всего земного. Оно притягивает своей глубиной и подмигивает миллионами звезд, будто издеваясь над человеком, маленьким, ничтожным, безмолвно задравшим голову. Ночь - тревожное время для маленького человечка. Он боится темноты и неизвестности. Днем небо становится ярко-голубым и веселым, будто озорная лубочная картинка. Но вечером… Какого цвета оно вечером? Этого нельзя сказать, потому
Господин Авдонин любил вечер любовью эстета, как любят цветы или разноцветную радугу.
Он уже подходил к стеклянным дверям, и швейцар с картинной белой бородой взялся за козырек своей фуражки, как вдруг Авдонина окликнули по имени. Голос доносился из грязной темной подворотни. Он не хотел идти, потому что мало ли какая опасность подстерегает человека, заглянувшего за темный угол. Но ноги сами понесли его, и господин Авдонин вздрогнул, когда увидел прижавшуюся к стене мокрую и дрожащую женскую фигуру.
– Наденька?
– удивленно сказал он.
– Как ты здесь оказалась?
– Меня ищут, - еле слышно прошептала она.
– Меня хотят убить
Глава 31
Она дрожала. Зубы ее стучали о край граненого стакана, который господин Авдонин до краев, наполнил «Смирновской».
Они сидели в гримерной, бывшей ее гримерной, но теперь комнатка пахла чужими духами, на вешалке перед дверью висел другой халат, черный, как ночное небо, расшитый голубыми павлиньими хвостами, на столике у зеркала лежала косметика, которая скорее подошла бы брюнетке цыганского типа (это Наденька определила безошибочно).
– Мне нужен паспорт, - проговорила она нервно.
– Илья Михайлович, я знаю, вы же можете… У вас есть связи!
Авдонин тяжело вздохнул:
– Эх, Надюша, девочка моя. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Паспорт справить можно, только трудно и времени потребует, да и денег, а у тебя ни того, ни другого. Тебя ищут - значит, полиция контролирует все дороги из города. У всех патрулей твоя фотография. Уж что-что, а работать эти узкоглазые умеют, этого не отнять. У меня они уже были, расспрашивали. Я, само собой, сказал: мол, ничего не знаю, исчезла и не появлялась.
Наденька плакала. Тихо, без всхлипываний. Только слезы текли по побледневшему усталому лицу и собирались у подбородка.
– Приютите меня, Илья Михайлович! Хотя бы на пару дней. Я знаю, что это опасно, но…
– Оставайся, что я тебе скажу. Домой к себе я тебя пустить не могу, сама понимаешь. А здесь каморка найдется. Но - на два дня, не больше. И чтоб носа на улицу не показывать!
Наденька, еще не веря в собственную удачу, бессильно опустил ась на колени.
– Илья Михайлович, милый, родной! Я отслужу, отработаю. Деньги все отдам, молиться за вас буду…
– Ладно, ладно, - смущенно-недовольно заговорил он.
– Ты это брось,
– Ты ведь боишься не только полиции, верно?
Наденькино лицо, и без того бледное, сделалось серым. Она смотрела перед собой, но, казалось, ничего не видела.
– Я боюсь его, - еле слышно сказала она.
– Кого?
– Убийцу. Я видела его.
– Ее била нервная дрожь.
– Я стояла за дверью. Фон Гедерика убили голыми руками, понимаете? Убийца просто ударил его пальцами в грудь, и раздался такой треск, будто… Будто кости сломались все разом. А потом - ногой вот сюда, в висок.
– Да-а, - протянул Авдонин.
– Наверное, этот парень телосложением должен напоминать грузовик.
– Вовсе нет. Наоборот, он был совсем щуплый, небольшого роста. Но он так двигался, будто совсем ничего не весил. Будто он летал по воздуху! Но ведь такого не бывает.
Господин Авдонин подпер голову рукой. Его мысли вдруг унеслись далеко, туда, в Россию. Он видел такое однажды, еще будучи молодым человеком. Его отец, Михаил Михайлович, имел ресторан недалеко от Каретного в Новониколаевске. Ресторан был богатый, приносил большие доходы и пользовался славой лучшего заведения для состоятельных людей. Был там также и игорный зал, где собирались богатые заезжие купцы и местные новониколаевские толстосумы. Игра шла по-крупному, бывало, за столами просаживали целые состояния.
Однажды вечером отец познакомил семнадцатилетнего Илью со своим братом Петром. Более непохожих братьев Илья в жизни не видел. Отец был очень тучным, с круглым лицом и толстыми пальцами, которые умели с поразительной быстротой пересчитывать купюры. Петр Михайлович, напротив, имел жилистую худощавость в фигуре, орлиный нос и стального цвета глаза. «Герой, - сказал про него отец.
– С мировой вернулся весь в орденах. Георгий трех степеней и Анна с мечами. А в кармане - вошь на аркане. Кабы не я, торговал бы Петя своими побрякушками на базаре. На чекушку, может, и наторговал бы, хе-хе-с».
Вот тогда-то все и произошло. Банда Левки Огородникова, человек пять, ворвались в игорный зал так быстро и неожиданно, что никто ничего и не понял. Игроков взяли на мушку, сам Левка, поигрывая двумя «наганами», встал в дверях, а своему дружку лениво велел:
– Кривой, пошманай господ. Только ласково, видишь, сидят тихо, важность момента чувствуют. Ну а если кто дернется, сам понимаешь.
Кривой, усмехаясь, прошелся по залу, собирая со столов пачки денег и с важностью банкира изымая протянутые ему кошельки. Сопротивляться никто и не думал. Три обреза и два «нагана» - что поделаешь! Жизнь дороже.
Бандит добрался до изящного столика, за которым сидел мокрый от пота Илья с отцом и дядей, который, однако, казался спокойным. Михаил Михайлович отдал деньги безропотно. Илья видел бисеринки пота на его дрожавших щеках.
– А тебе что, особое приглашение надо?
– рявкнул Кривой Петру Михайловичу, с ленивым любопытством наблюдавшему за происходящим.
– Мы разве знакомы?
– удивленно спросил тот.
Илья не смог уловить ни малейшего движения со стороны дяди, но Кривой вдруг с грохотом рухнул на пол с перебитыми коленными чашечками.