Наблюдатели
Шрифт:
Ненавижу, ненавижу женщин.
15
Скорее всего, я ненавижу людей вообще, и жалость к людям, которая периодически на меня находит – есть лишь еще одна форма этой постоянной, глухой, гложущей меня ненависти.
Жалость, сострадание – нехорошие чувства. Они обоюдоостро унизительны, что и роднит их с ненавистью. Вообще, любое чувство, возникающее у людей или между людьми – есть вариация или частный случай какого-нибудь другого, более простого чувства, и в конечном итоге
Иногда мне хочется, чтобы это затянувшееся, длиною в целую жизнь, путешествие, закончилось – и чем скорее, тем лучше.
16
Вот еще один парадокс нашего разума. Мысленным взором человек проник в глубину вещества и в глубину Вселенной, физически вышел, пусть еще робко, в третье измерение, построив свои громоздкие самолеты, батискафы и космические корабли… Несколько рукотворных произведений человека, металлических банок, заполненных неглупой аппаратурой, достигли поверхности других планет, а иные навсегда ушли в галактическое пространство, преодолев притяжение родной звезды…
И все это грандиозно, человек!
Все это было бы грандиозно, если бы не парадоксальное устройство нашего сознания. Достигнув значительной высоты мысли, человек продолжает верить в какие-то неестественные сущности, в жизнь после смерти, в допотопных богов… Самое тут странное в том, что подобными верами наделены не разные, а одни и те же люди – те самые, которые делают ракеты и проникают в глубь вещества. Какой-нибудь математик, постигший гармонию формул… Какой-нибудь жрец космической химии, из ночи в ночь печатающий спектрограмму дальней галактики… Вот он идет из своего института, бросает окурок… И вдруг встал, так как дорогу перебежал черный кот. А в воскресенье он пойдет в церковь. По утрам он задумывается о смысле своего сновидения…
Может быть, причина – в двойственности человека, в самой асимметрии его строения, разнице в функциях полушарий головного мозга?
Вот почему мне кажется, будто время от времени в человека вселяется какой-то другой человек, посторонний, и тогда умный становится идиотом, а добрый становится злым и те-де и те-пе…
17
Люди не понимают, что нет ничего чудесного, ничего сверхъестественного – нет, и никогда не было, никогда и нигде – ни на Земле, ни какой-нибудь другой планете, и – разумеется – никогда нигде не будет.
18
Странное что-то со мной приключилось: лежала и задремала на грани яви-сна, и вдруг в голову полезли какие-то мысли, как бы чужие, как бы мысли мужчины, да не просто мужчины, а мысли моего мужа, с его присловьями, словечками – и те-де и те-пе, хохмически…
Будто и впрямь действительна его пьяная болтовня, когда, чтобы унизить присутствующих дам где-нибудь в гостях, он начинает развивать шутливую, мягко говоря, теорию, суть которой в том, что у женщин
Интересно, а когда ты избивал меня ногами, ты сделал мне сотрясение – чего?
19
В субботу нас снова пригласили Меньшиковы. Подумала нас и задумалась… Кого это нас? Меня и Микрова?
Конечно, с тех пор, как двое становятся мужем и женой, их начинают величать они…
В данном случае, это не идет. Есть я и он, Хромова и Микров, и нет никаких они.
Нет, не было и никогда не будет.
Позвонив Жану, я страстно попросила – пусть даже его никто не звал – внезапно ворваться к Меньшиковым, которые приходятся ему дальними родственниками, и вот, в самом разгаре вечера, раздался неожиданный звонок, а мы сидели с краю, я специально так подгадала, чтобы мы сели с краю – я хотела сама открыть ему, словно князь Мышкин Филипповне, – и звук этот, высокий, зудящий, пронзил меня снизу вверх, выйдя через рот стоном сквозь стиснутые зубы…
– Я открою, открою, – побежала я, и там, с неизменным своим дипломатом в руке, с тросточкой, в которой, я знаю, скрывается устрый озкий клинок, стоял он, и сразу, пользуясь зыбкой уединенностью угла, поцеловал меня – крепко и коротко, но все равно – с языком…
Улучшив минуту, он взял меня быстро и нежно, на том же самом месте, под журчание струй. Едва переведя дух, покуривая на кухне, мы снова приветствовали Микрова, что лишний раз доказывает повторяемость, чудесную цикличность событий в этом неуютном мире.
Беседа была полна тайны, значения, глубокого смысла…
Жан рассказал анекдот:
– Муж неожиданно возвращается домой из командировки. Жена дома одна. Она готовит ему ужин, они кушают при свечах, после чего ложатся в постель и занимаются любовью.
Жан замолчал, глубоко затянулся и выпустил дым в форточку, прямо в вечерние звезды… Микров, готовый рассмеяться по первому требованию, преисполнился напряженным, подобострастным вниманием, а я закусывала щеки от смеха, так как Жан уже рассказывал мне этот анекдот. Внизу моего живота тлели мягкие угольки – нежное, несколько минут назад воспринятое тепло… Жан кончил быстро, но и я тоже успела…
– Это все, – сухо сказал он, и профессор, поняв, наконец, что анекдот уже рассказан, засмеялся запоздало и лживо, жирафно…
В этот момент кто-то, сменивший нас в туалете, смачно и откровенно спустил воду.
– Классная музыка, – серьезно пошутил Жан. – Можно, к примеру, спорить о рэпе и диско, но эта музыка – она каждому понятна, и каждый ее любит больше всего.
– А вы, батенька, философ, – с дружеским любопытством сказал Микров. – Кто вы по гороскопу, если имеете такую склонность к обобщениям? Телец? Овен?
– Гусь, – грустно признался Жан.
– Гусь? – удивился профессор. – Но, позвольте… Гусь, как известно, склонен к импульсивности, яркости чувств и легкомыслию. Я ведь не ошибаюсь, дорогая?