Наброски синим, зелёным и серым
Шрифт:
— Это мне прислал брат, у него большая ферма, — сказал патрон. — Но я уже купил себе пару гусей, и этот для меня совсем лишний, а вам, надеюсь, он пригодится. Он хорошо откормлен, и вы скушаете его с большим аппетитом.
Я поблагодарил начальника за любезность и ушел с его подарком. Дорогой мне захотелось выпить кружку пива, и я зашел в маленькую, скромную пивную на углу Лэна и положил гуся на стойку.
— Хорошая птица, — сказал хозяин пивной, увидев торчащую из бумаги гусиную голову и взвесив его на руке. — Одному не съесть и в три дня.
Тут я вдруг вспомнил, что обещал
Вот тут-то и начались мои несчастья. Нужно вам сказать, что я тогда жил в меблированных комнатах, там мне не хотелось отдавать гуся, а привезти его к своим знакомым, у которых был птичий двор, было неудобно: они могли обидеться на меня за такой неуместный подарок. Сообразив все это, я предложил хозяину пивной купить у меня гуся.
— Нет, спасибо, — ответил он, — у меня самого три гуся. А вот, быть может, купит кто-нибудь из этих джентльменов?
И он указал на трех молодых людей, сидевших за одним столом. Я подошел к ним с этим предложением, хотя сразу было видно, что с ними далеко не уедешь. Старший из них взял гуся, развернул, основательно его рассмотрел, ощупал и взвесил на руке, причем нечаянно, а может быть, и нарочно, облил его пивом. Потом этот джентльмен подверг меня перекрестному допросу с видимым намерением обвинить меня в краже гуся. В конце концов он предложил мне за птицу шиллинг. Мне стало так досадно, что я, даже не выпив пиво, забрал гуся и бумагу с бечевкой и молча вышел из пивной.
В сильном возбуждении я прошел чуть не целую улицу, неся в одной руке птицу, а в другой — ее обертку, но когда поостыл, то понял, какую я должен представлять смешную фигуру, и тут же, остановившись под фонарем, хотел опять завернуть и завязать подарок. Но это оказалась неудобным на улице, потому что при мне находились еще сумка, битком набитая деловыми бумагами, и зонтик. Только что я начал завертывать гуся в бумагу, как он выскользнул у меня из рук и угодил прямо в канаву. Извлек я его оттуда всего покрытого жидкой грязью, которою измазался и сам. Так, мокрого и грязного, я кое-как завернул его. Я забыл сказать, что все время шел сильный дождь.
Увязка моя оказалась такой плохой, что я не мог нести гуся в руке, а должен был взять его под мышку, что также оказалось неудобным: гусь не хотел сидеть там и старался выскользнуть. Увидев вблизи трактир, я двинулся к нему, надеясь добыть там новую обертку, чтобы привести сверток в должный порядок. Трактир оказался переполненным посетителями. С трудом протиснувшись к стойке, я бросил на нее сверток, который тотчас же возбудил внимание окружающих. Я слышал, как один парень шепнул другому, что я, наверное, где-нибудь «свистнул» гуся. Не обращая внимания на общее шушуканье, я спросил себе пинту эля и лист плотной оберточной бумаги, и тут же, обтерев гуся старой бумагой, завязал его как следует. Потом, наскоро выпив эль, расплатился и поспешил
Дорогой у меня блеснула мысль разыграть гуся в лотерею. Для этого мне нужно было отыскать подходящее местечко — какой-нибудь трактир или харчевню — с мирно настроенными посетителями средней руки. Я стал заходить во все встречные трактиры и харчевни, но долго не мог напасть на то, что мне требовалось. Эти поиски стоили мне порядочного расхода на выпивку и закуску. Заметив, что крепкий эль меня еще больше возбуждает, я стал спрашивать себе виски с содовой, но в голове все-таки уже сильно зашумело.
Наконец я напал на один уютненький трактирчик с толпою веселых, добродушных посетителей. Там я объяснил хозяину свое намерение.
— Что ж, это можно устроить, — сказал он, видимо рассчитывая на то, что я после пропью у него же все, что выручу от лотереи… — Только очень уж невзрачно выглядит ваша птица… да и пахнет чем-то скверным, — добавил он, осмотрев и понюхав гуся.
Я откровенно рассказал ему, как попал ко мне этот гусь и что с ним было.
— Ну ладно! — ответил хозяин, махнув рукою. — Предлагайте гостям. Может быть, они и польстятся. Сам я не взял бы такую неказистую птицу.
Но и из публики никто не увлекся моим гусем, хотя я предлагал билеты по шести пенсов и оставлял один себе. Кое-как трактирщику удалось уговорить человек пять хорошо ему знакомых взять по билету. Гусь опять достался мне, и за это удовольствие я должен был доплатить к вырученным от лотереи тридцати пенсам на угощение проигравших и за несколько стаканчиков виски с водой, которые пришлось выпить самому.
Когда я собрался уже уходить, проснулся один совсем почти пьяный субъект, дремавший в углу, и предложил мне за гуся семь с половиною пенсов. Почему именно с половиною — до сих пор не могу понять. Я, конечно, не согласился на такую низкую цену, и совершенно напрасно, потому что если бы согласился, то развязался бы с этой злополучной птицей, и вся моя жизнь сложилась бы иначе. Но судьба всегда была против меня. Я обругал покупателя и поспешил покинуть трактир вместе со своим гусем.
Было уже довольно поздно, а до моего жилища оставалось пройти еще несколько миль. Я решительно не знал, что мне делать с гусем, тяжесть которого казалась мне теперь удвоенною. После некоторого размышления мне пришло в голову продать его в лавку, в которой производится торговля битой птицей. Как раз такая лавка попалась мне на Миддлтон-стрит. Я вошел в нее. Лавка была пуста. Я развязал сверток и, вынув гуся, положил его на прилавок.
— Что это такое? — спросил торговец.
— Видите — гусь, — ответил я. — Не желаете ли купить? Отдам дешево.
Торговец молча взял гуся и швырнул его в меня. Хотя я и уклонился в сторону, но тяжелая птица все-таки задела меня по голове и сбила шляпу. От боли и обиды я зарычал зверем, поднял гуся и запустил им, в свою очередь, в торговца. Поднялся скандал. Явился полицейский и осведомился о причине шума.
Пока я объяснял, в чем дело, торговец завопил на всю улицу, что нужно быть сумасшедшим, чтобы в половине двенадцатого в рождественский вечер приносить продавать гуся в лавку, где и без того осталась целая масса нераспроданных гусей.