Наброски углем
Шрифт:
– Будет вам спорить из-за пустяков, - поднимая стакан, сказал войт.
– А я говорю, что француз не дастся пруссаку, - крикнул Гомула, стукнув кулаком по столу.
– А пруссак, черт его побери, тоже хитер!
– возразил Репа.
– Ну и что же, что хитер? Французу турок поможет, а турок всех сильней.
– Много ты знаешь! Сильнее всех Гарубанда (Гарибальди).
– Ну, уж ты скажешь. Где это ты выкопал своего Гарубанду?
– Ничего я не выкапывал. А люди говорили, что плавал он по Висле и кораблей
– И все-то ты брешешь. Уж известно, что всякий шваб - это еврей.
– Так Гарубанда-то не шваб.
– А кто ж он, по-твоему?
– Кто? Царь он - вот кто!
– Умен ты очень!
– Ну, и ты не умнее!
– А раз такой умный, скажи-ка мне, как звали нашего прародителя?
– Как? Известно, Адам.
– Да это крестное имя, ты скажи, как его прозвание.
– А я почему знаю.
– Вот видишь. А я знаю: Прозвание ему было "Искупила".
– Да ты белены объелся!
– Не веришь, так послушай:
О пресвятая дева!
Ты господа бога своей грудью вскормила
И грех нашего прародителя искупила.
– Ну что, не "Искупила"?
– Пусть будет по-твоему.
– Выпили бы лучше, - прервал их войт.
– За твое здоровье, кум.
– За твое здоровье!
– Лхаим!
– Селям!
– Дай бог счастливо!
Все трое выпили, но так как происходило это во время франко-прусской войны, то Гомула опять вернулся к политике.
– Французы, - сказал он, - просто вертопрахи. Я-то их не помню, а только мой отец говорил, что как стояли они у нас на постое, прямо как судный день был в Бараньей Голове. Больно они охочи до баб. Возле нашей хаты жил Стась, отец Валента, а у них на постое тоже был француз, а может, и два, не помню. И вот, просыпается раз ночью Стась, да и говорит: "Каська! Каська! Мне почудилось, будто француз возле тебя лежит". А она говорит: "Да и мне самой тоже так сдается". А Стась говорит: "Так ты скажи ему, чтобы он убирался прочь!" А баба ему: "Как бы не так... Поговори с ним, когда он по-нашему не понимает!" Чего ему было делать?..
– Выпьем-ка еще по одной, - сказал Бурак.
– Дай бог счастливо!
– Спасибо на добром слове!
– Ну, за твое здоровье!
Выпили опять, а так как пили они ром, то Репа, осушив свой стакан, стукнул им по столу и сказал:
– Эх! Что добро, то добро!
– Еще, что ли?
– спросил Бурак.
– Наливай!
Репа уже побагровел, а Бурак все продолжал ему подливать.
– Вот ты, - наконец сказал он Репе, - ведь одной рукой закинешь куль гороха на спину, а на войну идти побоишься.
– Я побоюсь? Нет, драться, так драться.
– Иной и мал, да
– Врешь!
– воскликнул Репа.
– Я не трус!
– Кто тебя знает?
– продолжал Гомула.
– А вот двинул бы я тебя этим кулаком по спине, - ответил Репа, показывая кулак с добрый каравай, - рассыпался бы ты, как старая бочка.
– Ну, это как сказать.
– Давай попробуем!
– Будет вам, - вмешался войт.
– Никак, вы драться хотите? Лучше выпьем.
Выпили еще, но Бурак и Гомула только пригубили, а Репа схватил залпом целый стакан рому, так что у него глаза чуть на лоб не выскочили.
– Поцелуйтесь теперь, - сказал войт.
Репа бросился обнимать Гомулу и заплакал, а это означало, что он изрядно подвыпил, затем стал сетовать на свою горькую долю, вспоминая пегого теленка, который две недели назад околел ночью в хлеву.
– Ох, ведь какого теленка господь бог отнял у меня!
– жалобно причитал он.
– Не горюй, - сказал Бурак.
– Ты послушай лучше, что я тебе скажу. В канцелярию пришла бумага, будто господский лес отойдет крестьянам.
– И правильно, - ответил Репа.
– Лес-то не барин сажал.
Замолчав, он опять принялся причитать:
– Ох! Вот теленок был - так теленок! Как подойдет, бывало, к корове да как даст ей башкою в брюхо, та и отлетит к самой балке.
– Писарь говорил...
– Что мне ваш писарь!
– сердито прервал его Репа.
– Плевать мне на вашего писаря!
– Не ругайся! Лучше выпьем!
Выпили опять. Репа как будто успокоился и смирно сел на скамью, как вдруг дверь отворилась, и на пороге показались зеленая фуражка, вздернутый нос и козлиная бородка писаря.
Репа сорвал с головы шапку, съехавшую на затылок, бросил ее на пол и, встав, пробормотал:
– Слава Иисусу!
– Здесь войт?
– спросил писарь.
– Здесь, - отвечали три голоса.
Писарь подошел к столу. В ту же минуту подлетел к нему Шмуль с рюмкой рому. Золзикевич понюхал, поморщился и уселся за стол.
С минуту царило молчание. Наконец, Гомула заговорил:
– Пан писарь!
– Что тебе?
– А правда это, что говорят насчет леса?
– Правда. Только прошение надо вам подписать всем миром.
– Ну, уж я-то не стану подписывать, - заявил Репа, не любивший, как и все крестьяне, подписывать свою фамилию.
– Тебя никто и не просит. Не подпишешь, так ничего и не получишь. Это твоя воля.
Репа чесал затылок, а писарь, обращаясь к войту и гласному, стал разъяснять официальным тоном:
– Насчет леса - это правда, только каждый обязан огородить свой участок, чтобы не было споров.
– Пожалуй, забор будет дороже стоить, чем лес, - вмешался Репа.
Однако писарь не обращал на него внимания.