Начальник

Неизвестно

Крёкшин тогда на него разобиделся и пошел го­ворить, что его зажимают. Зажимать изобретателей было нельзя, и хоть, может быть, Крёкшину не очень поверили, но слово прозвучало, и все его запомнили себе на уме. Цеху от этого была не польза.

Начальник подумал о хитром Крёкшине и еще о своем заместителе Михельсоне. Надо бы ему приба­вить зарплаты, давно он работает, и большая семья — да как это сделать? По штату больше ему не положе­но. Значит, выход один — перейти на другое место, а он начальнику нужен был в цехе.

Он

ворочался один, в самом центре ночи, зады­хаясь от своей энергичности, от хотения скорее про­должить дела, и было некому хотя б рассказать, что­бы успокоиться, потому что даже самые близкие лю­ди были заняты сейчас только сном.

Наконец, начальник опять заснул, и ему приснил­ся еще один сон, которого он уже не забыл.

Цех его стал развиваться вдруг бурными темпами. Всем, кому можно, он повысил оклады. Рабочим уда­лось увеличить расценки.

Хитрый Крёкшин расхаживал в цехе, глядя на ра­ботниц, как на лишние стулья.

— Механизировать сегодня этот угол, — подавал идею Крёкшин, и один цеховой угол был сегодня же механизирован свыше.

Крёкшин получал за свою изобретательскую идею, отдыхал пару дней, а потом отправлялся в другой угол цеха и предлагал его механизировать завтра. Все не могли нахвалиться на БРИЗ у них в цехе.

Вскоре цех был механизирован вдоль и по диаго­нали. Начальник чувствовал к Крёкшину страх, не велел пускать его к себе в кабинет, вечерами, вспом­нив, что он тоже инженер, изобрел небольшое приспо­собление, отличавшее Крёкшина от других людей цеха.

Это приспособление он устроил в двери, чтобы Крёк­шин не мог механизировать до конца руководство.

«Все же я человек несомненно нужный», — поду­мал начальник в том куске головы, который и во сне у него не засыпал; подумал, как будто он был дура­чок, а на самом деле, как часто мы думаем в глубине про себя.

Цех покрасили наново. Если идти по нему к каби­нету начальника — цех был красный, а если обратно — зеленый. По диагонали тоже были разные оттенки, позволявшие глазу отдыхать, не уходя из помещения. У входа висели большие часы, но вскоре их сняли, чтобы не огорчать опоздавших.

Каждый в цехе боролся за звание, но не каждому звание было присвоено (хотя и все его, конечно, до­стигли), потому что это было бы не мудрено и не нужно, даже плохо: а за что же тогда все боролись бы дальше друг перед другом?

Выступая на празднике под названием «Что наме­тили, то и сделали», заместитель начальника как-то сказал:

— По данным отдела кадров завода, люди в на­шем цеху на два сантиметра теперь в среднем выше, чем люди в других, аналогичных цехах.

И люди, которые стали выше других, хотели сплясать или спеть хором песню, но потом передума­ли, потому что не знали, чего с собой сделать для ради веселья.

Начальник во сне очень много работал для этой картины — впрочем, в нормальное, дневное время он работал точно так же, так как верил,

что все разви­вается к лучшему, и эта хорошая вера двигала его впе­ред, а также желание отличиться в достойном деле — тоже не совсем плохое желание.

И когда он где слышал, что в других цехах хуже расценки и ремонта не было последние годы, он ругал их начальника и только его, потому что тот не добил­ся, не постарался для цеха, а так бы все двигалось к лучшему и в том, другом цехе, и в другом заводе, и во всем нашем городе, и везде, в целом свете — если только все очень бы вдруг постарались, каждый у себя на месте.

Этот приятный сон уже ощутимо прекращался, но начальник его не отпустил от себя, сон замкнулся и несколько ушел в глубину.

Начальник снова увидел свой цех на большом красном острове посреди океана. В океане был ветер, а на острове солнце. Тепло шло откуда-то еще из-под низу и приятно грело ноги. На острове весело выпус­кали продукцию под охраной нескольких холщевых пожарников. Каждый день пожарники красили длин­ную лестницу и свои ворота. Ворота так и горели красной краской, и это горение привлекало к острову теплое солнце, а также спасало от опасных пожаров и ветра.

3. ВСТАВАЙ-ПОДЫМАЙСЯ

Было действительно рано. Ноги у начальника угрелись от солнечного света, с утра лежащего в конце постели. Он понял, что сегодня уже невозможно уснуть от прилива энергии.

Он собрался подумать над тем, что приснилось, но вдруг он увидел на стуле газету с большой статьей о расстрелянном в нелучшие годы. «Иди, вернись ско­рей к живым!» — призывала статья, и начальник враз почему-то заторопился, так, будто он это был рас­стрелян, а теперь призывался обратно.

— Маша! Мать! Ну, давайте-ка подыматься! — крикнул он дочери и жене, выскочил из постели на дующий холодом пол, приговаривая про себя название этой призывной статьи.

Маша сразу проснулась, будто находилась где-то очень близко и ждала, чтобы кончить это безынте­ресное дело; тут же стала натягивать лифчик, чулки.

Жена потянулась и заленилась, не хотела еще про­сыпаться из тепла на работу.

«Пусть полежит», — пожалел ее начальник (ему человеческое было не чуждо, хотя зачастую и непонят­но) и стал помогать одеваться Маше.

Невысоко над коленками чулки у нее прицепля­лись к красивым красным резинкам с белыми львами. Маша все время оттягивала эти резинки и смотрела на всякие превращения львов.

— Это львята, — говорила она и не трогала ре­зинку.

— А сейчас это лев. — Она растягивала ее, лев удлинялся, становился пузатым и опять возвращался в размер — будто прыгал.

— Ты скорей! — торопился начальник.

— А зачем? — удивлялась Маша. — Зачем мне скорее?

— Я встаю, я уже, — бормотала жена, ласково гладя себя по животу и вкруг бедер поверх одеяла.