Начало беды
Шрифт:
Мужики угрюмо помалкивали. То ли дыхание берегли, то ли вину чувствовали, только Вадим в ярости обернулся, гаркнул сипло:
— Добром говорю, Аверьян, замолкни! Или предсказуй добро, как другие волхвы делают!
Ответ Аверьяна потонул в треске
— Не хочу таких вещунов слушать. Добрых хочу… И так жизнь нелегкая, а еще о чем-то неприятном ведать…
Боль, никогда ранее не испытываемая, зародилась и царапала Анатолия, все злее запуская жвалы во внутренности. Горло перехватило: Аверьян говорил те же слова, что и Нина Аверьяновна, агроном-почвовед, которую там, дома, никто не слушает, а продолжают сводить леса, открывая пустыне дорогу все дальше.
Он выбежал вперед, раскинув руки. Волы остановились. Казидуб огляделся.
— Что, кимвры? Аль берендеи близ?
— Мы! — сказал Анатолий с мукой. Продавил сквозь горло комок и крикнул так, что стрельнуло болью в груди. — Мы сами печенеги!.. Мы губим почву, мы так погубим землю, весь этот край!.. Да, я вещун. Я умею видеть времена, что придут после. Я видел мертвое. Самые лютые враги наши не сделали и не сделают столько вреда, как мы сами, своими же руками!
Волы, скучая, придвинулись вплотную и лениво обнюхивали, раздувая огромные, как у драконов, ноздри. Анатолий, ощущая ужас перед этими надвигающимися чудовищными глыбами мускулов, закричал:
— Остановите!..
Из-за крайней повозки вывернулся Василь, прозванный Фомичем. Лицо его дергалось непонятным страхом, в руке он сжимал копье.
— Не слушайте его! — завизжал он. — Он подослан! Все врет! Мы все делаем справно!
Он широко размахнулся. Копье блеснуло металлическим наконечником, и эта искорка внезапно взорвалась огнем, когда тяжелое орудие ударило в грудь, сокрушило кости…
Он был пронзен насквозь, и сквозь пылающую боль понимал все. Он прохрипел сквозь булькающую изо рта кровь:
— Берегите землю… Берегите…
Сквозь туман видел, как Вадим с редкой для его туши легкостью прыгнул на Фомича, сбил с ног, двое мужиков повалились на них сверху. С Василия в драке сорвали одежду, и кто-то пораженно крикнул: «Да он хозарин!..»
Черная мгла поглотила все, и Анатолий долго-долго падал в пропасть, но страшнее боли в пробитом сердце была боль от сознания, что его слова могли не запомниться.
Очнулся он, когда мягкие пальцы коснулись лба, снимая холодный компресс. Певучий женский голос произнес:
— Бедолага… Понесло же его в черные пески!.. Чего этим туристам дома не сидится?