Начало бесконечности. Объяснения, которые меняют мир
Шрифт:
При исследовании культур возникает фундаментальный вопрос: что есть такого в долгоживущем меме, что дает ему исключительную возможность сопротивляться изменениям при многократном воспроизведении? И другой вопрос, главный в рамках этой книги: когда такие мемы все-таки меняются, каковы условия, при которых эти изменения будут к лучшему?
Представление о том, что культуры эволюционируют, не уступает по возрасту эволюционным идеям в биологии. Но большинство попыток понять этот процесс, основывались на непонимании эволюции. Например, коммунистический мыслитель Карл Маркс считал, что его теория развития общества эволюционная, потому что в ней продвижение от одного исторического этапа к другому определяется экономическими «законами движения». Но настоящая теория эволюции не имеет никакого отношения к предсказанию отличительных черт организмов на основе черт их предков. Маркс также считал, что теория эволюции Дарвина обеспечила «естественно-научную основу понимания исторической борьбы классов» [99] .
99
Цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – Т. 30. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1963.
Хотя и Маркс, и фашисты исходили из ложных теорий биологической эволюции, то, что аналогии между обществом и биосферой часто связаны с суровыми представлениями об обществе, совсем неслучайно: биосфера – жестокое место. Она полна воровства, лжи, покорения, порабощения, голода и истребления. Как следствие, те, кто думает, что культурная эволюция такая же, в итоге либо начинают противостоять ей (защищая статичное общество), либо смиряются с таким типом безнравственного поведения как с необходимым или неизбежным.
Но доказательства по аналогии ущербны. Практически любая аналогия между любыми двумя сущностями содержит некую долю истины, но понять, что она собой представляет, нельзя, пока не будет независимого объяснения того, что чему аналогично и почему. Главная опасность в аналогии между биосферой и культурой в том, что она поощряет понимание человеческой природы в духе редукционизма, что стирает высокоуровневые отличия, существенные для ее понимания, такие как различия между бездумным и творческим, детерминизмом и наличием выбора, правильным и неправильным. Такие различия бессмысленны на уровне биологии. Можно заметить, что эта аналогия часто проводится как раз с целью «разоблачения» здравого представления о людях как о причинных факторах, обладающих способностью делать нравственный выбор и создавать для себя новые знания.
Как я объясню далее, хотя биологическая и культурная эволюции описываются одной и той же основополагающей теорией, механизмы переноса, вариации и отбора в них очень сильно различаются. В итоге и соответствующее «естествознание» получается разным. Не существует близкого культурного аналога виду, организму, клетке, половому размножению или вегетативному воспроизведению. На уровне механизмов и исходов гены и мемы отличаются друг от друга насколько это только возможно; схожи они лишь на самом низком уровне объяснения, где и те, и другие являются репликаторами, воплощающими в себе знание, и потому подчиняются одним и тем же фундаментальным принципам, задающим условия, при которых знание можно или нельзя сохранять, можно или нельзя совершенствовать.
Эволюция мемов
В классическом научно-фантастическом рассказе Айзека Азимова «Остряк» [100] (Jokester), написанном в 1956 году, главный персонаж – ученый, исследующий анекдоты. Он выясняет, что, хотя многие люди иногда делают остроумные, оригинальные замечания, никто никогда не изобретает то, что он сам признает полноценным анекдотом: рассказом с сюжетом и концовкой, вызывающим у слушателей смех. Каждый раз рассказывая анекдот, люди просто повторяют то, что слышали от кого-то еще. Так откуда же берутся анекдоты? Кто их придумывает? Вымышленный ответ, который приводится в «Остряке», притянут за уши и нас здесь не интересует. Но посыл рассказа не настолько абсурден: вполне вероятно, что какие-то анекдоты никто не придумывает, они возникают эволюционным путем.
100
Азимов А. Остряк // Наука и жизнь // 1994. № 8–9.
Люди рассказывают друг другу забавные истории – некоторые из них вымышленные, некоторые – реальные. Это не анекдоты, но какие-то из них становятся мемами: они достаточно интересны, и люди пересказывают их друг другу. Однако они редко передаются слово в слово; не сохраняются при этом все детали. Как следствие, у часто рассказываемой истории появляются разные варианты. Некоторые
Вполне возможно, что анекдот может подвергаться вариациям, которые не были нацелены на то, чтобы сделать ее смешнее. Например, люди, которые слушают историю, могут что-то не расслышать или не так понять, а могут что-то изменить в ней из практических соображений, и в редких случаях чисто случайно получается более смешная версия, которая станет затем распространяться лучше. Если анекдот развился таким путем из истории, которая не была шуточной, то у него действительно нет автора. Другая возможность состоит в том, что большинство людей, изменявших забавную историю, пока она еще не стала анекдотом, вносили свой вклад в нее, задействуя творческие способности, чтобы намеренно сделать ее смешнее. Анекдот действительно был создан путем вариации и отбора, его забавность стала результатом творческих способностей человека. В этом случае будет неправильным говорить, что «ее никто не создавал». У нее было много соавторов, каждый из которых вложил в результат свою творческую мысль. Но все равно может быть так, что буквально никто не понимает, почему он получился таким смешным, а значит, никто по своему желанию не смог бы создать другой, не менее смешной анекдот.
Хотя мы не знаем, как устроено творческое мышление, нам известно, что это эволюционный процесс, протекающий в голове человека. Ведь оно связано с догадками (то есть вариациями) и критикой (служащей для отбора идей). Таким образом, где-то в голове слепая изменчивость и отбор поднимают творческую мысль на новый уровень эмерджентности.
Идея мемов подвергалась большой, радикальной и, как мне кажется, ошибочной критике за нечеткость, бесполезность и даже предвзятость. Например, когда была пресечена религиозная традиция древних греков, но об их богах продолжали рассказывать, хотя бы только и в форме мифов, оставались ли эти рассказы теми же самыми мемами, невзирая на то, что теперь они вызывали другое поведение? В результате перевода законов Ньютона с латыни на английский произносить и писать стали другие слова. Остались ли мемы теми же самыми? Вообще говоря, такие вопросы не ставят под сомнение ни существование мемов, ни полезность этого понятия. Это все равно что спорить, какие объекты в Солнечной системе нужно называть планетами. Считать ли Плутон «настоящей» планетой, ведь он меньше, чем некоторые из спутников планет в нашей Солнечной системе? А Юпитер – планета или незажженная звезда? Это не важно. А важно то, что есть на самом деле. И мемы есть независимо от того, как мы их называем или классифицируем. Так же как основная теория генов была разработана задолго до открытия ДНК, так и сегодня, не зная, как идеи хранятся в голове, мы все же знаем, что некоторые из них можно передавать от одного человека другому, и они могут влиять на поведение людей. Мемы как раз и есть такие идеи.
Другое направление критики заключается в том, что мемы, в отличие от генов, не хранятся в одинаковой физической форме у всех носителей. Но, как я объясню далее, это необязательно отменяет возможность «верной» передачи мемов в том смысле, который важен для эволюции. В действительности имеет смысл считать, что мемы сохраняют свои индивидуальные черты, переходя от одного носителя к следующему.
Подобно тому, как целая группа генов часто обеспечивает то, что нам может казаться единой адаптацией, есть мемокомплексы, состоящие из нескольких идей, которые могут также рассматриваться как единая, более сложная идея, например квантовая теория или неодарвинизм. Таким образом, не имеет значения, считаем ли мы мемокомплекс одним мемом – как не важно и то, ссылаемся ли мы на квантовую теорию как на единую теорию или на группу теорий. Однако идеи, включая мемы, нельзя бесконечно разбивать на подмемы, потому что наступит момент, когда замена мема частью его самого приведет к тому, что он не будет скопирован. Например, «2 + 3 = 5» – не мем, потому что у него нет того, что нужно, чтобы точно привести к копированию себя, кроме как при обстоятельствах, ведущих также к копированию некой теории арифметики с универсальной силой, которую и саму нельзя передать без передачи знания о том, что 2 + 3 = 5.
Смех над анекдотом и его пересказ – это варианты вызванного им поведения, но зачастую мы не знаем, почему так себя ведем. Причина на самом деле находится в меме, но нам она неизвестна. Мы можем попытаться предположить, что юмор конкретного анекдота заключается в неожиданности концовки. Но сталкиваясь с ним в дальнейшем, мы можем увидеть, что он не перестает быть смешным даже при повторном прослушивании. В таком случае мы оказываемся в нелогичном (но обычном) положении, когда ошибочно определяем причину своего собственного поведения.