Начало социологии

Качанов Ю. Л.

С эпистемологической точки зрения никакая социология не репрезентирует социальную действительность и не открывает окончательной общезначимой истины. У нее нет неких естественных, пред-данных предметов. Все в социальной действительности существует в отношениях и не дано непосредственно, независимо от интерпретации. Предмет социологического исследования не может быть непосредственно представлен сознанию, не может быть по-настоящему объективно зафиксирован. Напротив, предмет исследования, данный всегда опосредствованно, активно конструируется социологическим сообществом, никогда не бывает абсолютно достоверным, выявляется в определенной перспективе и "на горизонте"... Для "присутствия" нет места в социальной действительности, но, вне зависимости от этого, для него зарезервирована важная структурно-функциональная позиция в системе социологического знания - позиция "неподвижных петель", обеспечивающих движение исследования.
– "Присутствие" не живо, не мертво, оно скорее пребывает в третьем "агрегатном состоянии".
– "Присутствия" нет. А признание социо-логией отсутствия выражает приостановку, заключение в скобки "трансцендентальных

полномочий" и эпистемологического господства "присутствия". Мы воздерживаемся от суждений (epohe) о существовании самоочевидно достоверных и безусловно необходимых предметов ("присутствий"): "класс", "общественное сознание", "общество"... Но "отсутствие" не означает, что исчезли или потеряны основания социальной науки, и что грядет эра "социологии отсутствия". Принятие социо-логией "отсутствия" равносильно признанию проблематичности оснований социальной науки и поиску этих оснований в соотнесении науки с самой собой, а не с существующим a priori предметом, что бы под ним ни подразумевалось: "высшие человеческие ценности" или "внутренняя природа социальной действительности", "трансцендентальная субъективность" или "сущность человека". "Отсутствие" отсрочивает трансцендентальные полномочия "присутствия": заключает в скобки наши неявные допущения и предварительные знания. Однако оно не отрицает социальную науку как явление, а дает возможность понять ее внутри системы философских по своей природе постулатов, которых она не видит. "Присутствие", зачем оно? такой вопрос задает социо-логия. О чем оно свидетельствует? Что скрывается за выбором конкретного "присутствия" на роль arche, одного, а не какого другого (см. Гл. 14).
– "Присутствие" до сих пор служит моделью "отсутствия" и, скорее всего, впредь будет так же: социо-логия не открывает новую эпоху, а подводит итоги предыдущей.
– "Отсутствие" постулируемого "старой" социальной наукой "присутствия" составляет структурную особенность действительности. Хотя наличие референтов у основополагающих социологических фактов и вызывает сомнение, но именно самоочевидные "присутствия" без референтов ("общественное мнение", "элита", "коммуникация"...) создают видимость естественности социологии. Как говорили схоласты, manifestum non eget probatione (очевидное не нуждается в доказательствах). И впрямь, "когда не думаешь, многое становится ясно"IX.

"Присутствие" не имеет места, но устанавливает позицию. Как не-место может предоставлять место основанию социологии? Это противоречие разрешается сравнительно просто: не-место позиции по принципу дополнительности замещают онтологизированные (легитимные) практические схемы, т. е. очевидные, натурализованные - гипостазированные, превращенные в подобия субстанций субъективные условия "повседневных" практик. Подстановку на место "присутствия" легитимных практических схем сравнительно легко оправдать: при определенных допущениях предельное обоснование любой истины может быть представлено в виде универсального и абсолютного "самоосмысления" исследователя, которое ("самоосмысление") рассматривается как "фундаментальное тематическое поле"X. Действительно, есть определенная логика в том, что исходным пунктом большинства концептуальных построений, учреждающих социологическое знание, выступают "общественно значимые" "объективные мыслительные формы"XI, т. е. легитимные практические схемы. Воображаемое "присутствие" используется социологией в качестве модели реального "отсутствия", и, как следствие, легитимные практические схемы отражают социальную действительность. Нельзя забывать, что, будучи интериоризацией объективных социальных отношений, легитимные практические схемы обладают принудительной достоверностью. Поэтому не надо спешить с выводом, что социальная теория есть схематизм обыденного мышления. Правильнее было бы говорить об онтологизации легитимных практических схем, выражающих исторически конкретные социальные установления. В частности, "присутствие" социолога утверждает исследователя социальной действительности в качестве ее представителя. Это представительство носит не только когнитивный, но и политический характер: обычно социолог исследует "социальные проблемы", т. е. как бы объективирует интересы и символически представляет "пролетариат", женщин, угнетенные национальные и сексуальные меньшинства и т. д.

Как возможно - пусть на уровне рабочей метафоры или в превращенной форме - охарактеризовать научное исследование? Приблизительно так:

"Человек стремится вообще к тому, чтобы познать мир, завладеть им и подчинить его себе, и для этой цели он должен как бы разрушить, т. е. идеализировать реальность мира. Но вместе с тем мы должны заметить, что не субъективная деятельность самосознания вносит абсолютное единство в многообразие"XII.

Но отчего же "не субъективная деятельность"? Ведь именно (исторически-деятельное) конструирование творит идеальный самотождественный предмет социальной науки - "присутствие". Однако "из какого сора" растет оно, "не ведая стыда"? Самоочевидность и достоверность "присутствия" таятся отнюдь не в несуществующей "природе" социальной действительности (т. е. социальной действительности, положенной не как "история", но как "природа" онтологически), а в "повседневности"; они носят скорее практический, нежели теоретический характер. Социологическое познание реализуется в непознавательном - социально-политическом - контексте, выступающем сразу (в терминах Г. Рейхенбаха) и "контекстом открытия", и "контекстом подтверждения". "Присутствие" производится внутри социальной практики науки путем подмены абсолютно достоверного и понятного без понятия, очевидного "факта" легитимным предпонятием "повседневного опыта". С его помощью социология

институционализирует себя "как строгая наука" и в то же время осуществляет свою "социально-политическую функцию". Это означает, что, с одной стороны, при помощи "присутствия" социологические концепции обретают "онтологический" базис, а с другой - "присутствие" становится научным убежищем для легитимных практических схем, которые не только социально обосновывают социологию, но и обосновываются ею. Поскольку легитимные практические схемы суть продукт "политики" (государства и, более широко СМИ, "массовой культуры", различных лобби...), постольку социология и обосновывает, и обосновывается "реальной политикой". В свете этого, "отсутствие" отнюдь не разрушает социальную науку. Оно стимулирует поиски основания социологии внутри ее и устранение внешнего политического и метафизического основания или, иначе говоря, "присутствия".

Легитимные практические схемы - субъективные условия и предпосылки возможных практик, посредством которых производится/воспроизводится "социальный мир" и которые скрывают его становление и развитие в результате ряда произвольных актов социального конституирования. Они не столько отражают и выражают "социальный мир", сколько цензурируют и канализируют восприятие, мышление, способы выражения агентов, стимулируют одни и подавляют другие представления и действия. Поскольку легитимные практические схемы представляют собой интериоризированные структуры "социального мира", они "автоматически" подогнаны к нему и представляют его агенту как нечто само собой разумеющееся. Легитимные практические схемы не позволяют агенту воспринимать и мыслить, понимать и выражать то, чего он не может воспринимать и мыслить, понимать и выражать. Они лишают агента способности рефлективно и по-настоящему критично относиться к "социальному миру", обращать свой мысленный взор к пространству возможных социальных различий, овладевать законами эффективности собственных практик. Парадоксально, но агенты знают о "социальном мире" больше, нежели знают.

Обнаруживая когнитивную структуру "присутствия", социо-логия "обнажает прием", показывает организацию социологической теории, ее происхождение из исторически конкретных социальных установлений. Даже если мы сможем увидеть в arche социальной науки неразличимое прежде политическое и вместе с тем метафизическое начало - онтологизированные практические схемы, оно все же само по себе не устранится. Метафизическое основание неотделимо, как минимум, от политической мобилизации. У "элиты", например, нет никакого основания "присутствовать", кроме относительно релевантных "социальных представлений". Чтобы превратить "элиту" из "присутствия" в "отсутствие", необходимо (однако недостаточно) не использовать этого понятия, научно доопределяющего легитимные практические схемы.

Практические схемы неравномерно распределены между социальными позициями и всегда легитимны лишь относительно: они не могут быть легитимными для всех без исключения социальных позиций, и то, что кажется справедливым и закономерным, разумным и естественным доминирующим, может вызывать непонимание и возмущение у доминируемых. Поскольку "присутствие" онтологизирует легитимную практическую схему, постольку оно неявно связано с социальной позицией: практическая схема (субъективная структура) есть интериоризация определенного пучка социальных отношений (объективных структур), опредмеченных в социальной позиции. В силу этого можно установить отношения подобия между "присутствиями" и социальными позициями.

Иными словами, начала каждой социологии могут быть соотнесены с определенной социальной позицией. Отсюда следует, что притязания концепции на когнитивную значимость обосновываются, в конечном счете, не эпистемологически, а социально: исходя из онтологизации легитимных практических схем, которые суть интериоризированные социальные позиции. Потому "последним основанием" социологической теории выступает изоморфная ей социальная позиция, и конкуренция между теориями подобна конкуренции между соотносимыми с ними позициями.

***

Социальная наука и "политика". Это значит: социальная наука перед лицом не-науки. Главная трудность здесь заключается в осознании нами того, что перед лицом "политики" социология уже находится перед самой собой, она узнает себя в "политике". Политика есть условие возможности и невозможности социологии в одно и то же время. С одной стороны, "пред-понимание" делает социологическую концепцию возможной еще до ее формулирования. С другой, созданные символическим производством "предпонятия" социального опыта, коль скоро социальная наука не разорвала с ними, - превращают ее в "одну из" идеологий.

Вопрос о том, что делает социологическую концепцию возможной еще до нее самой, готовит условия свободного отношения социологии к не-социологии. И "социальный мир" и "жизненный мир" политизированы; опыт языка представляет собой политический опыт, поэтому социолог использует понятия, которые уже являются политическими инструментами. Однако существуют рефлективные процедуры (например, объективация объективирующего субъектаXIII), позволяющие построить иные отношения социальной науки с политикой и тем самым получить возможность свободно отнестись к ней. Отрефлектировать связь социологии с не-социологией - значит создать средства борьбы с различными формами символического насилия, осуществляемого "политикой" над социологами.

Способность рефлектировать, объективировать, делать явным то, что было скрытым, субъективным, непонятым, представляет собой символическую власть, неравномерно распределенную между агентами и институциями. Социально-критическая наука, определяющая неопределенное, тематизирующая нетематизированное, дающая неведомому "и обиталище и имя", категорически не нужна доминирующим социально-политическим силам, заинтересованным лишь в легитимации и рационализации сложившегося порядка господства. Итак, научная объективация необъективированного в социальной действительности - проблема не столько эпистемологическая, сколько общественно-политическая.