Начало трудовой деятельности
Шрифт:
Чтобы сократить расстояние, я не пошёл по улице, а двинулся напрямик по узкой тропинке, которая протаптывалась с самого начала зимы. Так что если отступить от неё, то можно было провалиться в снег чуть ли не по пояс, а то и глубже. Различить эту тропинку в белой ночной мгле было невозможно, и передвигаться приходилось наугад. Сбиться с этой тропинки тоже было нельзя, так как ноги сразу же проваливались в глубокий снег, корректируя тем самым направление. Пурга, более похожая на сильный буран, разошлась не на шутку.
Уличное освещение,
Но вот мой слух стал различать в этой симфонии какие-то звуки, более похожие на человеческий голос. Я освободил из-под шапки одно ухо, остановился, прислушался. Да, это был человеческий голос, завывающий под стать вьюге, хотя довольно слабый. Слышался он впереди, и я медленно продолжил свой путь, стараясь не сбиться с тропинки. Я сделал несколько шагов и снова остановился. В нескольких шагах от тропинки справа находилось нечто, еле различимое в белой мгле. Именно оттуда и доносился жалобный призыв по-татарски, который я перевёл как «Помогите, спасите, погибаю!»
Я шагнул с тропинки на этот призыв и сразу же утонул по пояс в снегу. С трудом преодолев небольшое расстояние, я добрался до почти засыпанного снегом человека, который почувствовал моё приближение и перестал взывать о помощи, посчитав, что она пришла. Да, помощь действительно пришла – как оказалось, очень даже своевременно. Ещё немного – и голос, уже довольно слабый, угас бы совсем, а снег быстро заровнял, не оставив и следа. Долго я, барахтаясь в этом снежном месиве, тащил к тропинке полузамёрзшего, обезножевшего человека.
Выбравшись на тропинку, я немного постоял, соображая, что делать дальше, но ничего дельного так и не придумал. С большим трудом взвалил на спину отяжелевшее тело. Низко наклонившись, я медленно потащил его, нащупывая ногами тропинку – совершенно невидимую. Я часто останавливался, чтобы хоть немного передохнуть, не освобождаясь от ноши, так как второй раз поднять её я бы уже не смог – не было сил. Так я тащил навязавшегося на мою спину гуляку до улицы. На этой улице жили преимущественно татары, что меня радовало, так как мой «клиент» был татарином.
Он, неплохо устроившись на моей спине и отогревшись, стал что-то рассказывать по-татарски, обдавая меня ещё свежим водочным перегаром. Я втащил его в тёплый подъезд одного из таких домов барачного типа, аккуратно положил на пол. На этот шум из одной квартиры выглянула женщина. Я полюбопытствовал у неё, не их ли это жилец. Та подошла, повернула, осмотрела
– Я не знаю, что мне с ним делать.
– Нет, не надо ничего делать. Он живёт тут рядом. Я сейчас сбегаю, скажу им.
Я поблагодарил женщину за содействие, надел шапку и вышел на улицу.
Мне показалось, что стало ещё холоднее. И я, теперь уже налегке, бойко потрусил по широкой улице к своему дому.
Прошла зима, пришла весна. Как-то я шёл на работу, когда возле одного из домов какая-то женщина, указывая на меня, громко сказала:
– Это он!
Её переспросили:
– Кто это «он»?
– Кто принёс тогда зимой Хариса, чтоб тот не замёрз.
Ко мне тут же направились несколько татар, предлагая остановиться. У меня, как всегда в таких случаях, в голове пронеслось несколько мыслей, причём все настороженные. Мужики подошли почти вплотную ко мне и заговорили почти все разом:
– Эта, – они указали на женщину, – даже не узнала, кто принёс Хариса.
У меня сразу же мелькнула мысль: наверно, пьяного Хариса сначала обобрали, потом столкнули в сугроб. Я принёс Хариса, денег у Хариса не оказалось – значит, эти деньги «повисли» на мне, за что мне сейчас и придётся держать ответ. В это время к нашей беседе подключился ещё один подошедший. Он протянул мне руку и отрекомендовался:
– Харис. Зухра говорит, что это тот, который зимой….
Тут вмешалась Зухра:
– Он тогда ещё шапку снял, и я запомнила его.
Мне ничего не оставалось делать, как сознаться в своём поступке. Меня поразила резкая перемена в их настроении. Стало казаться, что они встретили самого дорогого уж если не брата, то друга.
Лезли наперебой знакомиться. Некоторые говорили, что они меня давно знают. Короче, через несколько дней я был самым дорогим гостем у них в доме. Такое гостеприимство, радушие редко где встретишь, не говоря уж об изобилии стола! Там я впервые ознакомился с татарскими национальными блюдами. Водка, как говорится, лилась рекой – наливалась по-шахтёрски в большие гранёные с ободком (как их называли, «малинковские») стаканы, причём до краёв и выпивались они сразу. Правда, потом долго, с чувством, с аппетитом закусывали. Всё же если кто за столом ослабевал, крепкие татарки, за столом не присутствовавшие, тут же подхватывали его и уводили или уносили в другую комнату, где он мог красиво лёжа догуливать.
Если он, будучи ещё не в порядке, порывался к столу, его не пускали, а на желание выпить тут же подносили стаканчик водки, но сильно разбавленный водой, как мне показалось. В начале веселья кто-то предупредил – видать, по традиции, – что за столом гость русский и чтобы все говорили по-русски. Но знавший меня гордо заявил: «Да он по– нашему понимает!». Я, чтобы подтвердить это, к месту сказал несколько фраз по-татарски. Мне даже самому показалось, что я превратился, пусть на время, в татарина!