Начало
Шрифт:
В день, когда ждали приезда графа Грэнтэма, рабочие взялись готовить к ремонту кабинет покойного графа. Из него давно вывезли все вещи, остались только картины на стенах, светильники и массивные шторы на окнах.
Леди Вайолет сидела, привычно подсчитывая потраченные средства (это стало своеобразным ритуалом – убедиться, что удалось еще чуть сэкономить), а потому даже не подняла голову в ответ на стук в дверь. Роберт должен приехать во второй половине дня, следовательно, пришел либо мистер Бишоп с вопросами о встрече молодого графа, либо мисс Эрлин примерно с тем же.
– Войдите.
Это
– Миледи, вас просят срочно подойти в кабинет покойного графа.
– Что случилось?
– Я не знаю, но прибежал один из рабочих с сообщением, что они что-то нашли и нужно ваше распоряжение на месте.
– Хорошо, иду.
Это оказалась действительно важная находка.
Леди Вайолет вошла в кабинет с некоторым содроганием, она не бывала здесь со дня смерти мужа. Понимая, что никакой дух покойного графа не витает над этой комнатой, все же чувствовала странное сердцебиение, словно предстояло увидеть или услышать что-то очень важное. Так бывает, когда внутренний голос подсказывает предстоящее важное событие.
В кабинете слева и справа от камина висели две картины. Правая изображала самого графа Грэнтэма и была написана лет двадцать назад, а вот левая много старше – ей лет сто. Это портрет какой-то из прапрабабушек графа – «Портрет леди Грэнтэм».
Все сведения о даме на портрете в Даунтоне под молчаливым запретом. Нет, в них не было ничего тайного, просто написан он Ромни, вернее, это была одна из копий самого Джорджа Ромни, который любил повторяться. А молчали о портрете потому, что любимой моделью Джорджа Ромни была небезызвестная леди Гамильтон в ее бытность еще Эммой Харт. Мисс Харт, вернее, даже мисс Эмма Лайон, в юные годы отнюдь не отличалась достойным поведением, и позирование для Ромни было наименьшим ее преступлением против нравственности. Из-за истории любви к адмиралу Нельсону Эмме, ставшей до того леди Гамильтон, простили грешную юность, а вот Ромни его увлечение юной натурщицей – не вполне.
Больше других Ромни писал именно будущую леди Гамильтон, но у него были и весьма недурные портреты других женщин, в том числе леди Грэнтэм. Одна из собственноручных копий портрета находилась у камина, однако интересоваться ни самим портретом, ни особой, на нем изображенной, не следовало, чтобы не смущать хозяина. Портрет висел так давно, что все забыли о нем.
Снятая правая картина явила всего лишь выцветшие обои под ней, а вот слева обнаружилась дверца небольшого сейфа.
– Миледи, посмотрите, что нам делать с этим?
– О боже, как я могла забыть, что у графа здесь был сейф?!
Леди Вайолет не знала, где ключ и существует ли он вообще. Можно бы дождаться возвращения Роберта, может, у него есть такой ключ, но что-то заставило леди Вайолет распорядиться попросту взломать тайник. Сейф не из числа тех, что появились позже, содержимое не сгорало при попытке вскрыть дверцу, да и сама дверца была не слишком крепкой – скорее небольшой укрепленный шкафчик, спрятанный за картиной. Главное, что о существовании тайника не знали даже слуги.
Внутри оказались бумаги, которые леди Вайолет поспешила забрать себе, медальон с прядкой
Колечко, запонка и стопка писем касались ее лично и вызвали приступ умиления. А вот когда дело дошло до тетради в кожаном переплете – явно дневника, мисс Арчер пришлось достать бутылочку с нюхательной солью, потому что…
– О боже!..
В эту минуту мистер Бишоп доложил, что приехал молодой граф.
– Пусть… сюда… сюда немедленно!
– Что случилось, миледи? – испугался вида хватающей ртом воздух графини дворецкий.
– Мистер Бишоп, позовите Роберта.
Пока граф бегом поднимался в комнату матери, горничная успела привести ту в чувство при помощи нюхательной соли.
– Что случилось?!
– Роберт, закрой дверь…
Арчер послушно скользнула из комнаты прочь, как бы ни было интересно, за попытку подслушать можно лишиться места.
Леди Вайолет протянула встревоженному сыну тетрадь и какие-то листы с ней.
Роберт, не сводя глаз с матери, взял бумаги:
– Мама, как ты себя чувствуешь?
– Ужасно, Роберт. Того, о чем пишет отец, никогда не было! Понимаешь, не было! Если бы он рассказал мне обо всем, если бы решился поговорить откровенно… Боже мой, столько лет! Столько лет!..
Пришлось снова звать Арчер, чтобы та дала нюхательную соль и растерла уксусом виски.
Пока горничная укладывала мать в постель и суетилась подле нее, Роберт сел ближе к окну с бумагами, чтобы прочитать.
Первый же листок привел его в трепет, это было то самое долговое обязательство, договор, согласно которому больше пяти лет треть доходов Даунтона отправлялись в Австралию. Да, граф Грэнтэм обязался высылать треть доходов от поместья мистеру Смиту для некой миссис Хармс. Но кто такая эта Элион Хармс, бумага не проясняла.
Следующие листы были ежегодными отчетами, потом следовали три письма с благодарностью от мисс Хармс и одно с неудовольствием из-за задержки средств.
Но когда Роберт принялся читать тетрадь, которая действительно оказалась дневником… Можно не читать все, то, что привело леди Вайолет в состояние, близкое к обмороку, было отмечено ею вложенным письмом. Несмотря на свою готовность прочитать нечто ужасное, Роберт не смог сдержаться:
– Что?!
– Роберт, этого не было! У меня никогда не было внебрачных детей, никого не было, кроме Розамунд, тебя и Эдит, ни до поездки в Россию, ни после нее.
Понадобилось немало времени, чтобы мать с сыном смогли понять, что же произошло.
– Боже мой, как же он жил с такой тайной?! Столько лет жил, – стонала леди Вайолет.
Все оказалось достаточно просто, лорда Кроули шантажировали. Некая особа выдавала себя за незаконнорожденную дочь леди Вайолет, которую та якобы родила от какого-то русского князя после посещения графом и графиней Санкт-Петербурга в составе делегации для сватовства принца Эдварда к сестре российской императрицы.